Кавалер Сен-Жюст

— Впрочем, — продолжал Сен-Жюст, — теперь уже ясно, что конституция, какой бы она ни была, не станет действующим документом. Только враг или идиот рискнул бы сейчас пустить ее в ход. Я полагаю, что она так и останется в этом «священном ковчеге».

Робеспьер молчал.

Как ни затягивали и ни прерывали внешние обстоятельства личных дел славного Филиппа Леба, его роман все-таки завершился наилучшим из всех возможных концов.

26 августа, вернувшись с Северного фронта, где он был в трехнедельной миссии, Филипп вступил в брак с Элизабет Дюпле. Венчание проходило в ратуше, свидетелями были Максимильен Робеспьер и дядя Жан Вожуа. Свадьбу отпраздновали в кругу близких, в гостиной дома Дюпле. Новобрачная раскраснелась и все время хохотала, лишь изредка поглядывая на предмет былых мечтаний; Сен-Жюст в этих случаях томно вздыхал. А вообще было весело и на короткое время даже забылось, что есть Комитет, Конвент, война и прочее…

Молодые обосновались было на улице Аркад, но вскоре перебрались поближе к родительскому дому, на улицу Люксанбур. Леба, боготворивший жену, простодушно говорил Сен-Жюсту:

— Ты наш ближайший друг, и она так любит тебя! Понимаю, ты безумно занят, и все же не сочти за труд, приходи почаще…

11

Личными обстоятельствами закончился для него хлопотливый август, личными же обстоятельствами начался бурный сентябрь. В самом начале месяца он получил письмо от блеранкурского друга. Письмо Тюилье содержало много подробностей, не волновавших Антуана. Но в самом конце была приписка:

«…Я получил известие о жене Торена; тебя все еще считают ее похитителем. Она живет в отеле „Тюильри“, против Якобинского клуба, на улице Сент-Оноре. Необходимо сделать все возможное, чтобы опровергнуть клевету, которой заставили поверить порядочных людей, и восстановить уважение и почет, которыми ты всегда пользовался. Ты не представляешь, насколько это заслуживает внимания. Прощай, мой друг, сейчас отходит почта; сделай ради моего покоя то, что обещал.

Преданный тебе на всю жизнь твой Тюилье».

Итак, Тереза Торен здесь, в Париже, совсем рядом…

Сен-Жюст почувствовал, как кровь прилила к его щекам.

Неужели ему никогда не вырваться из этого порочного круга? Он боролся с собой и победил, выбросил ее из мыслей и сердца. Уже несколько месяцев он не вспоминает о ней. Он заковал себя в броню своего дела, своего долга перед родиной. И вот снова… Зачем прибыла сюда? Неужели только для того, чтобы встретиться с ним, с Сен-Жюстом?.. А этот-то, нечего сказать, хорош… Бесценный друг, честнейший Яго… Что это, неразумие или двуличие? Но он же неглуп, этот «преданный на всю жизнь». Зачем он остерегает и дразнит? Зачем дает ее адрес?..

Антуан бросил письмо, упал на постель и отвернулся к стене.

Будь что будет. А милого Тюилье он вызовет к себе: хватит ему коснеть в глуши и сочинять небылицы. Пускай-ка потрудится на пользу общего дела.

Два следующих утра он вел себя словно лунатик: вместо того чтобы идти в Конвент, бродил по улице Сент-Оноре, около дома Дюпле и Якобинского клуба… Вот и сегодня остановился лишь после того, как увидел на противоположной стороне надпись: Отель «Тюильри».

Гостиница как гостиница: серая, грязная, с пыльными окнами.

Чего ждал он? Наверное, что она выйдет и он увидит ее. Зачем? — он вряд ли мог ответить. Он просто ждал. Но среди выходящих ее не было. Он так и не увидел ее.

…Антуан вдруг почувствовал, что его толкают. И вот толпа, с криком и руганью заполнившая улицу, увлекла его с собой. Толпа неслась к Конвенту. Он сразу понял, что происходит: ведь было 5 сентября!..

Все началось накануне. Народное недовольство, зревшее в июле — августе, наконец прорвалось. 4 сентября с раннего утра на улицах стали появляться толпы рабочих — плотников, каменщиков, слесарей. Люди шли к ратуше с криками: «Хлеба, хлеба!..»

Прокурор Коммуны Шометт и мэр Паш, как могли, успокаивали народ. Заместитель прокурора Эбер посоветовал санкюлотам завтра утром отправиться в Конвент. Он сказал:

— Пусть народ окружит Конвент, как уже делалось десятого августа, второго сентября и тридцать первого мая, и не оставляет этого поста до тех пор, пока народные представители не примут мер общественного спасения.

И вот сегодня, 5 сентября, парижане последовали этому совету.

Когда толпа, сопровождавшая мэра и прокурора Коммуны, подступила к Конвенту, было около часа дня. Сен-Жюст вошел в зал заседаний и занял свое место. Председательствовал Робеспьер. Антуан обратил внимание на необычную бледность лица друга.

Депутат Купе заканчивал речь, в которой рекомендовал ввести в столице хлебные карточки. В это время к решетке подошла депутация Коммуны. Слово взял Шометт.

— Европейские тираны, — сказал он, — хотят уничтожить французский народ голодом: они мечтают заставить наших граждан променять суверенитет на краюху хлеба. Но народ никогда не сделает этого!

— Нет, нет, никогда! — полетело со всех сторон.

«Ловкий ход, — подумал Сен-Жюст. — Это сказано для успокоения Конвента, а потом, вне сомнения, будет совсем другое».