Кавалер умученных Жизелей (сборник)

* * *

Летать Наина Львовна не любила.
Вернее – время тягостно текло
В бездеятельном длительном полете.
И Томск – не очень близкий-то конец.

Претило ей быть в клетке самолёта,

Фальшивой птицы, чуждой для небес.
Она не научилась расслабляться.
А тут ещё энергия полета
Наслаивала свой коэффициент
На смуту её пламенной души,
Подвинувшей лететь через пространство.
И через время, если точным быть.

Но в этот раз так много было мыслей,

Наплывами они врезались в думы,
И близко от границы атмосферы
Над суетным, земным трудился мозг.

«Других устраивал тупой ярлык «цыган»,

И только мне тогда пришло решенье,
Что где-то в предках точно – Ганнибал.
Отсюда ты и смуглый, милый Коля!
Арап был в Томске. Умер Петр Первый.
Тогда – то в нашу Томскую губерню,
Отправили сподвижника Петра.

А может, и действительно цыган?

Что толку во всём этом разбираться.
Всегда была зацикленной девицей,
И ей осталась, ясно, до сих пор.
Но, чувствую, готова к обновленью».

Эмоции переполняли грудь.

И мощный монотонный рев моторов
Звучал, как будто тремоло в оркестре
В преддверьи кульминации пути,
Что ноты напророчили ей в Томске.

Вопросов не было – причем тут Николай?

Он был настолько значимой фигурой
В судьбе всегда мечтательной Наины,
Что выход из московских обстоятельств,
Она не сомневалась – лишь один.

«Он – нежный. Где же мог тогда мальчишка,

Взять силы – удержать перед соблазном,
Такую демоническую мощь,
Его прекрасного мужского естества?

Когда – прабабушкой завещанный «цветок»…,

Она задумалась, что смысл немного спутан.
«Прабабушкин наказ хранить «цветок».
(Устроила какой-то заповедник).
Я верила, что надо сохранять!

И так люблю прабабушку Агату,

Хотя лишь только слышала о ней.
От дочери её, от Розалинды,
Своими примитивными мозгами,
Досадно – не пошедшей в свою мать.
Но знавшей наставления Агаты.

Хотя, наверно, это ерунда.

Но всё-таки, я уважаю принцип,
Который в человеке должен быть.
Поэтому сейчас лечу к тому,
Кто мой «цветок» сорвать имеет право.

В конце концов – причём тут эфиоп?

Он Коля Лазарев, и никогда никто
Мной не был так любим, в нём юность страсти.

Вот если бы я даже и разбилась,

Трагедия, какая вдруг стряслась,
То это ничего, когда на взлётё.
Пускай – «ценою жизни ночь мою»,
Ведь я лечу сейчас за этой ночью.
Потом прочту, как Пушкин написал.

Ведь если что случится с самолетом,

За чувство – своей жизнью заплачу.

А то, какой-то там специалист,

Назначенный врачом в научном центре,
Сеанс со мною будет проводить
Целительным лечебным брачным сексом.
Там, в Томске, у меня целитель есть».

Стюард сказал, что скоро «Боташово»,

Томчане так зовут аэропорт.

* * *