Кавалер умученных Жизелей

Но как-то он не смог попасть домой – дверь изнутри была закрыта на засов, не отвечали, как ни барабанил. Пошел на улицу, пролез через балкон соседей – Наталья была дома и спала.

– Я так устала, ничего не слышала.

Пока Глеб лез через балкон, соседка снизу видела, как из его квартиры выскочил какой-то тип – как, видимо, бывало на Фадеева. Глеб тут же всё узнал.

Решился выгнать, но Кадушка пробиралась, приносила выпить.

Потом он стал недомогать – она подмешивала в выпивку снотворные и антидепрессанты.

«Кого же она так напоминает?» – старался вспомнить Глеб.

Все стало ясно, когда к ней приехал брат. Как выяснилось, Игорь был в тюрьме. Ему вручили предписанье, где он должен жить, в Москву заехал повидаться.

И Глеб увидел иллюстрацию к учебникам Ломброзо. На кухне пили и ругались матом прирожденные преступники с антропологией на месте головы. Неандертальцы, без намека эволюции.

Пришлось пойти на преступление – бежать из собственного дома. Он вытащил у Богаченковой ключи, довез сестру с братишкой до ВДНХ, и потерялся. Неделю прятался у друга.

Они весь вечер просидели у подъезда. Потом отправились куда-то – слишком много глаз, чтобы ломать чужую дверь.

А Лактионов заезжал через неделю, посмотрел. Примерно месяц где-то жил, и возвратился лишь тогда, когда Кадушка поселилась в другом месте – проверенный источник знал наверняка.

* * *

– К чему о них все разговоры? – поморщился Андрей.

– Брусницкий провоцирует – он хочет написать рассказ. Смотри, вон, на террасе, с ноутбуком.

Все стали возвращаться, на столе стоял десерт – вино и фрукты.

Марина искоса взглянула на Брусницкого:

– А где стихотворенье для меня?

Он тут же прочитал с какой-то грустью:

Она озвучивает счастье.
Как в слове музыка играет!
Свет в тень лучи свои вплетает,
А мир велик и очень властен.

Нанизывать людей, как бусы.

А вдруг – разрыв, и врассыпную.
Руками, связанными в узел,
Обнять не сможешь, ни в какую.

Бывало, сиживали долго

Сквозь ночь рассветы ожидая.
Как звуки музыки умолкли,
И утро тает, тает, тает.

– В гинекологии я справлюсь и одна, – шепнула Варя, умиленно. Марина ласково смотрела на Антона.

– Ты угадал моё стихотворение, оно – из тишины. Светает, так давайте слушать.

Она включила диктофон, он вспомнил голосом Антона:

Бывало, сиживали долго,
сквозь ночь рассветы ожидая.
Как звуки музыки умолкли!
И утро тает, тает, тает.

А в это время Лиза, с её желанием докапываться в каждых мелочах до истины, тихонько подошла к Брусницкому, просунула ему под локоть свою маленькую, крепкую ладошку, и потянула его в сторону, пока не оказались на приличном расстоянии от всех других гостей, притихших и, казалось, что задумчивых в рассветных сумерках. Лизавета заглянула Брусницкому в лицо, и чуть не требовательно попросила:

– Покажи!

Брусницкий растерялся от недоумения, Лиза стала объяснять:

– Я говорю про ноутбук. Ведь стих ты не по памяти читал. А у меня мозги заточены на всякие шарады.

Он показал ей до сих пор открытую страницу. Дотошная подруга посмотрела, не преминула медленно сказать:

– Я так и знала. Как это беззастенчиво – взять и надуть Марину. А ты писательницу эту, что – лечил?

– Да нет, так. Имя необычное.

Как Лиза верно догадалась – Брусницкий прочитал им акростих. И, если взять по первой букве каждой строчки, то складывалось, как ОКСАНА РОБСКИ.

– Ты лучше напиши про Ксению Собчак, – не унималась Лизавета.

Брусницкий только и сказал:

– Она уже отражена в искусстве. Её нарисовал Делакруа.