Кавалер в желтом колете

О-о, как блистательно владел оружием этот мерзавец! Как стремителен, как точен он был. Без малейшего усилия парировав выпад, который всякого другого на его месте пробил бы насквозь, итальянец с полнейшим хладнокровием нанес ответный удар. Если бы не больная нога, на которую он не мог по-настоящему опереться, он рассек бы мне лицо со лба до подбородка. Но и так шпага моя отлетела на несколько шагов. Прикрываться от него одним кинжалом было бы совершенно зряшной затеей. Я даже и не пытался, а застыл на месте, вероятно, сильно напоминая загнанного зайца и ожидая, когда последует следующий выпад — завершающий, окончательный и смертельный. Но тут Малатеста болезненно скривился, яростно простонал, неверными шагами отпрянул назад, приволакивая поврежденную ногу.

И упал. Потом приподнялся и сел в грязи. Шпага в руке, богохульство на устах. Какое-то мгновение мы смотрели друг другу в глаза: я — ошалело, он — растерянно. Дурацкое, надо признать, получилось положение. Опомнившись наконец, я метнулся за своей шпагой, отлетевшей в сторону, к подножью дерева, а когда подобрал ее, Малатеста, по-прежнему сидя, вдруг взмахнул рукой, в воздухе со свистом мелькнуло подобие стальной молнии — и в пяди от моей головы задрожал глубоко вонзившийся в ствол дерева кинжал.

— Это тебе на память, мальчуган.

Я направился к нему с намерением заколоть на месте, и, прочитав это намерение в моих глазах, он отшвырнул свою шпагу, откинулся назад, опираясь на локти.

— Не везет мне сегодня.

Осторожно приблизившись, я кончиком шпаги поворошил его одежду, проверяя, не припрятал ли он еще какого оружия. Потом приставил острие к тому месту где находится сердце. Мокрые, прилипшие к щекам волосы, лиловатые круги под глазами — Малатеста будто сразу постарел на несколько лет и выглядел безмерно измученным.

— Не надо… — с неожиданной мягкостью проговорил он. — Предоставь это ему.

Малатеста глядел мне за спину — туда, где смыкались ветви деревьев. В этот миг послышалось чавканье сапог по грязи, и рядом со мной, отдуваясь и тяжело дыша, возник капитан Алатристе. Стремительно и молча он бросился на итальянца, схватил его за волосы и, отложив в сторону шпагу, приставил к его горлу огромный охотничий нож.

Мысли у меня в голове неслись как угорелые. Но было их немного. Я вспомнил суровый вид графагерцога Оливареса, враждебный тон Гуадальмедины и ту августейшую особу, которую мы оставили на опушке под охраной Косара. Без свидетельства Малатесты нам с капитаном слишком много придется объяснять, и есть опасения, что не на все вопросы найдутся у нас ответы. Осознав это, я ужаснулся. И удержал руку своего хозяина:

— Он мой пленник, капитан.

Алатристе вроде и не слышал. Лицо его, словно высеченное из гранита, выражало непреклонную решимость. Потемневшие глаза были сделаны, казалось, из того же вещества, что и нож у него в руке. Я видел, как вздулись на ней вены, как напряглись мускулы. Еще мгновение — и она вонзит клинок в горло итальянцу.

— Капитан!

Я попытался вклиниться между ними. Алатристе резко отстранил меня, занес левую руку для оплеухи. Глаза вонзились в меня не хуже стального лезвия.

— Он сдался мне! Он мой пленник!

Все это, вместе взятое, напоминало кошмарный сон — грязная и мокрая прогалина, дождь, без устали сыплющийся сверху, частое дыхание капитана, бурно вздымающаяся грудь Малатесты… Алатристе нажал сильней. Если бы я не удерживал его руку изо всех сил, нож пошел бы своим путем.

— Кто-то должен будет объяснить правосудию, что здесь произошло! — стараясь, чтобы голос мой звучал как можно убедительнее, сказал я.

Алатристе не сводил глаз с Малатесты, который откинул голову, насколько это было возможно, и стиснул зубы в ожидании последнего удара.

— Я не хочу, чтобы нас с вами замучили до смерти пытками!..

И видит бог, это было воистину так! Я заметил, что слова мои произвели наконец нужное действие, смысл их мало-помалу доходил до капитана — он весь как-то обмяк, хотя пальцы его еще крепко сжимали роговую рукоять ножа. Малатеста оказался сообразительней:

— Пропади ты пропадом! — воскликнул он. — Дай ему убить меня!

Эпилог

Альваро де ла Марка, граф де Гуадальмедина, протянул капитану Алатристе кувшин:

— Тебе, должно быть, самое время промочить горло.

Капитан принял его. Мы сидели на ступенях колоннады во Фреснеде, оцепленной вооруженными до зубов гвардейцами. Снаружи дождь барабанил по накрытым парусиной трупам четырех наемников, убитых в лесу. Пятого, с рассеченной головой и еще двумя ранами — Косар постарался, — полуживым унесли на носилках. Гвальтерио Малатесте был оказан особый почет: мы видели, как он, скованный по рукам и ногам, удалялся под крепкой охраной верхом на печальном муле. Когда его погасшие глаза в последний раз взглянули на меня и на Алатристе так, словно он видел нас впервые в жизни, я вспомнил слова, сказанные им в лесу. И в самом деле, ему лучше было бы умереть, подумал я, представляя, каким пыткам подвергнут его, чтобы вытянуть все, что он знает о заговоре.

— И еще мне думается, — добавил граф, чуть понизив голос, — что я должен тебя простить.