Кавалер Золотой звезды

Такой прямой вопрос так озадачил Евдокию Ивановну, что она только встала, раскрыла рот, но ничего сказать не могла.

— Все уже знает, — тихо проговорил дед Горшков.

— Да, я все знаю. — Сергей встал. — И вот что я вам скажу, члены правления: руководить колхозом вы не способны — это вы показали на деле. Но зерно, спрятанное вами по дворам, должно быть сегодня же собрано, погружено на подводы и отправлено на элеватор.

— Петро, — сказал Нарыжный, и чертики в его глазах забегали с необыкновенной проворностью, — иди, Петро, и кажи бригадирам, чтоб запрягали.

— Эх, Евсей, Евсей, идолова ты душа! — крикнул Петро Несмашный и вышел из кабинета.

За ним незаметно убралась Евдокия Ивановна. Торопливо юркнул в дверь и Нарыжный.

— Собрать-то соберем, да позор на голову какой! — проговорил Горшков.

Глава XII

На хутор давно опустилась ночь. В хатах светились огни, а по улице и на бригадном дворе маячили во тьме фонари. Сергей стоял у калитки дома Лукерьи Ильинишны, подняв воротник шинели и опершись плечом о столб. Остуженный заморозками ветер тревожно шумел в голых деревьях. С конца улицы доносились людской говор, смачная мужская ругань, стук колес, понукания лошадей. Сергей вслушивался в этот то нарастающий, то утихающий шум, видел мелькавшие огни, а сам думал о том, кем бы можно было заменить Нарыжного, и ему казалось, что самой подходящей кандидатурой была Лукерья Ильинишна Коломейцева.

— И чего вы стоите на холоде? — К Сергею подошла, кутаясь в шаль, Лена.

— Любуюсь вашим хутором.

— Да чего ж тут хорошего? — Лена подступила к Сергею так близко, что он в темноте увидел ее ласковые глаза. — Сергей Тимофеевич, идите в хату. Чай давно вскипел, а яичница совсем остыла.

— Пусть остывает. Я вашу матушку подожду.

— Не дождетесь! Куда там! Теперь они то зерно и до утра не соберут.

— Ну, хорошо, я скоро приду. Идите, а то вам холодно.

Лена не уходила. Видимо, ее и злило и обижало то, что Сергей был совершенно равнодушен и к ней, и к ее просьбе. Кутаясь в шаль, она сказала:

— Сергей Тимофеевич, найдите мне работу.

— А что же вы умеете делать?

— Что-нибудь, каким-либо секретарем у вас в исполкоме.

— У нас такой должности нету.

— Но я же тут умру со скуки.

— Хотите, я помогу вам избавиться от скуки? Поезжайте на курсы электриков. Будете большим специалистом.

— Какая ж у меня будет работа?

— Хозяйкой электричества в колхозе. Станцию строим большую, впереди столько дела! Так что скучать не придется.

— Хорошо, я подумаю.

Лена схватила Сергея за руку, а потом рассмеялась и убежала. На пороге остановилась и крикнула:

— Идите же, Сергей Тимофеевич, а то чай остынет!

Сергей промолчал. По улице, недалеко от него, подпрыгивая в темноте на камнях, гремели колеса. Лошадей не было видно. На бричке стояли, точно обнявшись, две фигуры. Дрожащий свет фонаря освещал мелькавшие спицы заднего колеса. Бричка подкатила ко двору и остановилась у калитки. На землю спрыгнула Лукерья Ильинишна, высоко подняв фонарь, осветила лицо Сергея.

— И ты не спишь? — удивилась она. — А ужинал? Я же наказывала Лене, чтобы она тебя накормила.

— Поесть еще успею, — сказал Сергей. — Смотрю, как вы стараетесь.

— Стараются, да не все. — Лукерья Ильинишна взмахнула фонарем. — Ты думаешь, что члены правления собирают хлеб? Эге! Они только мастера его прятать! Нарыжный подседлал коня и куда-то ускакал, наверно в район, Евдокию Ивановну с перепугу лихорадка бьет. От нее мы свезли семь мешков. Только один дед Горшков не спрятался. Злится, матерщинничает, а старается. Он с бригадиром поехал в тот конец, а мы с Глашей — по этой стороне.

— Мой муженек, — отозвалась Глаша, стоя на возу, — тоже совсем духом упал. Где-то успел выпить. Пришел домой пьяный, лег в кровать, стонет, вздыхает. Потом встал — не лежится. А вот и он плетется! Эй, Петро, садись, подвезем до дому!

— А ну вас всех к чертовой матери! — зло прохрипел Петро, подходя к Сергею.

— Оставь его, Глаша, — человеку, можно сказать, не до шуток. — Лукерья Ильинишна пошла во двор. — Пойдем, вынесем мешки, да и поедем дальше.

Сергей помог женщинам уложить на бричку мешки. Бричка снова загремела по хутору, и снова замелькали спицы заднего колеса, освещенные фонарем. Петр Несмашный стоял у плетня, тяжело навалившись на него спиной.

— Что ж нам теперь будет? — угрюмо спросил он.

— А как ты думаешь?

— Почем я знаю! От этих думок у меня уже голова трещит.

— Ты, я вижу, воевал?

— Неудачно. А при чем тут война?

Сергей угостил Петра папиросой.

— Ты спрашиваешь, при чем тут война? — Он зажег спичку, прикурил сам и дал прикурить Петру. — Не знаю, как тебя, а меня война многому научила. Да и на тебе она свою метку оставила. И, как я думаю, на войне ты вел себя куда лучше, чем в колхозе. Руки лишился, — значит, отважно сражался. Так почему ж ты в колхозе пошел за Нарыжным? Зачем воровал хлеб у государства?

— Я не воровал! — крикнул Петро. — Понимаешь, не воровал!

— Не прямо воровал, так прятал, занимался жульничеством, — а это и есть преступление.