Кавалер Золотой звезды

— Не о тракторах я веду речь. — Ефим на минуту задумался. — Тракторы и комбайны — это, сказать, в нашем деле тяжелая артиллерия, и надежда на нее большая. А загляни в полеводческую бригаду. Какая там техника? Для наглядности возьмем меня и моего соседа Андрея Селезнева, — ты его знаешь. Земли у нас одинаковые, лежат они рядышком, сеем поровну, людей, тягла, бричек, разного инвентаря тоже поровну, дажеть бригадиры — бывшие фронтовики — ни дать ни взять одинаковые.

Ефим привстал на колени, выпрямился, взмахнул сильными руками, как бы собираясь взлететь, и начал рассказывать и о себе и о Селезневе с таким жаром, с каким только поэты читают свои стихи. Лицо его, бледное при слабом свете костра, вдруг почернело, глаза с широкими, нависшими бровями то хмурились, то загорались блеском.

— И вот прошло лето. Посмотрим на меня и на моего соседа. Я приспособил к делу моторчик, и получилась у меня совсем другая песня. Всякий мотор, как известно, трудодней не просит, а работает за десятерых. Веялку к нему приставишь — тянет, триер подвезешь — берет и триер. Транспортировку зерна пристроил — и тут дело пошло! Да что там говорить! Нужно мне поспешить с уборкой подсолнуха, а дня мало — ставлю «Герман» на загоне, включаю динамку, и на поле уже светло как днем. Кукурузу нужно ночью срезать — освещаю и кукурузу. Да я этим моторчиком и подсолнух молотил. Все можно делать. Дожди пошли, а у меня уже все убрано. А что получилось у Селезнева — ты, Андрей Федорович, это хорошо знаешь: и людей уморил, и зерно потерял. А к осени такая картина: Селезнев трудодней наколотил много, а дела сделал мало. Вот оно при чем тут трудодень и техника!

— Да, ты, Ефим, прав, — задумчиво проговорил Кривцов. — Честь тебе и хвала!

— Хвала? — с усмешкой переспросил Ефим. — Хвала невелика. Этот моторчик меня только раздразнил. Вот если бы электричество! В Усть-Невинской какое начали дело — завидки берут. Опередить бы нам устьневинцев.

— Э, Ефим, ты, однако, смелый! — сказал Кривцов.

— Зато ты, Андрей Федорович, дюже робковатый. — Ефим усмехнулся, склонил голову и потрогал усы. — Ты смотришь на колхозы так: план сева выполнили — хорошо, хлебопоставки завершили — молодцы! А как мы живем, чем болеем, как бы людям труд облегчить, — сказать правду, ты этого побаиваешься.

— Критику я, конечно, уважаю, — сказал Кривцов, — но при чем тут хлебопоставки?

— А при том они, — Ефим подсел к огню, — при том, что без техники в самой бригаде трудно своевременно управиться с большими планами.

— И чего ты, Ефим, разошелся! — вмешался в разговор Мефодий. — Может, людям пора спать, а ты про технику.

— Техника в самой бригаде — дело нужное, — сказал Кривцов, вставая. — К ней мы идем, но, к сожалению, не все делается быстро. Обидно, конечно, что соседи нас обгоняют. Ну, Мефодий, веди меня в чабанскую опочивальню. Сергей Тимофеевич, ты как насчет сна?

— Еще посижу.

Мефодий и Кривцов ушли в соседнюю комнату. Ефим долго сидел молча. Крупное его тело сгорбилось. Он подсел поближе к костру и начал не спеша подкладывать кизяки. Костер разгорался неохотно. В кунацкой стало холодно. За стенами бушевала метель, в трубу падал снег. Сергей, кутаясь в бурку, прилег на бок и долго смотрел в отверстие трубы, точно прислушиваясь к завыванию ветра.

— Не знаю, какой мне будет из Москвы ответ, — негромко заговорил Ефим. — Ты думаешь, я писал только о себе? Нет, обо всей станице. Две тетрадки исписал, может быть, и не все правильно, но я сужу так: техника нужна всюду, и того, кто ей противится, нужно силой заставить. А таких еще много! За примером далеко не ходи — мой брат. Человек малограмотный, всю жизнь вручную стриг овец, зимой сидел вот у этого костра, а жизнью, как я вижу, доволен. А почему? Не знаком с машиной и не знает, что такое для человека техника. А если бы, скажем, все трудоемкие работы да механизировать, то сколько бы освободилось людских рук! Тогда бы и трудодень возрос в цене, и вся наша жизнь стала бы культурная. Я читал, как на больших заводах — там умная машина все сама делает. А разве в полеводческой бригаде этого нельзя достичь? И еще я писал насчет нашего домашнего житья. Сказать, живем еще по старинке. Тут нам тоже следует пример брать с рабочих, чтобы в хате у нас было чисто, ночью — электрический свет; захотел чаю — вскипятил чайник, пожелал искупаться — искупался в своей ванне. Да чтобы и в станице были и хорошая читальня, и клуб, и такое дело, как канализация, водопровод. Может, я тут и лишнее написал, а только с техникой все это достичь можно.

За стенами гуляла пурга, свистел над крышей ветер, и в дымовое отверстие все чаще и чаще сыпался снег. Костер постепенно чернел, сжимался и потухал, а Ефим все не умолкал.

Слушая Ефима и соглашаясь с ним, Сергей почему-то невольно вспомнил своих земляков — и тех, кого встречал на фронте, и тех, с кем познакомился после войны, и тех, кто давно покинул свой край и стал известен всей стране.