Кавалер Золотой звезды

Однако же в ту зиму с Прохором произошло нечто непонятное — его стали не узнавать даже те из жителей станицы, кто был с ним в самых приятельских отношениях. Устьневинцев удивляла в нем странная перемена; будто по улице, направляясь на гидростанцию, идет все тот же Прохор, будто и та же торопливая походка, и тот же взгляд маленьких серых глаз, и тот же хриповатый бас, а присмотришься поближе, прислушаешься повнимательнее и скажешь: «Эге! Да это же совсем другой человек!»

Было похоже на то, как если бы к давно забытому портрету вдруг снова подошел вдохновенный художник, увидел свои ошибки и начал писать все заново. Та же история случилась и с Прохором. Если раньше он носил старенький пиджачок, извечно подвязанный веревкой, если на его маленькой голове обычно лежала либо измятая кепка, часто с оторванным козырьком, либо гнездом сидела шапка с облезлой шерстью, а на ногах черевики так истоптаны и искривлены, что вызывали одну только жалость, — это был его обычный наряд, и к этому все привыкли. Теперь же Прохор сшил себе пальто из темно-синего сукна на вате, заставил жену вынуть из сундука еще парубоцкую кубанку с таким красным верхом, что он горел, точно факел, купил на валенки калоши, а в довершение всего повесил на шею шерстяной шарф. И еще устьневинцы привыкли видеть всегда заросшее серо-бурой щетиной лицо с усами, к которым, казалось, давным-давно не прикасалась бритва. Теперь же Прохор щетину сбрил, отчего лицо его помолодело лет на десять. Правда, усы оставил, но это уже были совсем не те колючие и некрасивые усы, — возле них походила опытная рука и подрезала на гвардейский манер. А к таким молодцеватым усам появилась у Прохора не по годам бравая походка. Еще стали все чаще замечать Прохора идущим по улице с книгами. Проходил он тогда неторопливо, поглядывая по сторонам, и кого бы ни встречал, тому и показывал книги, при этом не без гордости заявлял:

— Вот это видал? Научность! Ночью читаю, а днем вершу.

И если кто-либо заинтересуется (а таких уже было много) и спросит:

— Прохор Афанасьевич, а что это у тебя за книги?

— Как «что»? — строго переспросит Прохор и нарочно помедлит с ответом. — Есть это разная научная литература. Погляди, какая тут программа! Это называется «Электрическая машина», — на свете, конечно, бывают разные электрические машины, но тут описаны всякие, какие только есть, так что курс сполна! А это учебник по трансформаторам и линиям электропередач.

— А что оно такое — трансформаторы? — робко поинтересуется собеседник.

— Эге-ге-ге! — протяжно скажет Прохор. — Подробно рассказывать — песня дюже длинная, а вкратце могу ответить: сооружается такая будка, и туда идет ток высокого напряжения, а оттуда выходит низкого… Тебе и это непонятно? Тогда я поясню на примере денег: предположим, у тебя есть сто рублей, а тебе надобно истратить рубль, приходится сто рублей разменять, иначе ничего не получится. Вот в ту будку и поступают крупные ассигнации, допустим, сторублевки, а обратно выходит разменная монета. Вот оно в чем тут дело!

— Скажи, какая важная штуковина!

— А ты что ж думал?

— А куда же ты, Прохор Афанасьевич, путь держишь?

— На ученье!

— Так еще ж рано!

— Кому рано, а мне в самый раз. Меня же Виктор Игнатович поджидает. Перед занятием мы всегда с ним советуемся — как и что. Без меня он ничего не решает.

Нетрудно догадаться, что тут Прохор уже сказал лишнее: Виктор, разумеется, его не ждал. Старику просто хотелось еще засветло пройти по станице, чтобы повстречаться с людьми, а потом на часок заглянуть к Тимофею Ильичу — давно он собирался навестить стариков Тутариновых.

В этот день Тимофей Ильич не ждал гостей. Примостившись на низеньком стульчике возле окна, он чинил сапог. Ниловна сидела на лежанке, задумчиво поглядывая на окна, и думала о том, что куры, наверное, давно уже взобрались на насест, что пора бы доить корову, но не хочется покидать теплое местечко. А между тем начинало вечереть. Наступил тот час короткого зимнего дня, когда на дворе еще светло, а в углах хаты уже гнездятся сумерки. Видя согнутую спину мужа, Ниловна мысленно ругала Тимофея Ильича за то, что так долго не бросал работу.

«И чего сидит? Только глаза портит, — думала она. — Или дня не хватает?..»

Высказать же свое недовольство вслух побоялась. Потом вспомнила Сергея, и сердце у нее тревожно забилось.

«Домой не заявляется, — сокрушалась Ниловна. — Где-то он там, бедняжка, раскатывается? Небось и голодный и холодный».

В эту минуту ей так захотелось, чтобы открылась дверь и вошел Сергей — тогда бы она не пошла, а побежала доить корову и напоила бы сына парным молоком.

Только она об этом подумала, дверь и в самом дело отворилась, но на пороге появился не Сергей, а Прохор.

— Здоровы булы, хозяева! — сказал Прохор, снимая у порога калоши. — Сумерничаете?

— Поджидаем электричество, — ответил Тимофей Ильич, держа в зубах конец дратвы.

— Дело хорошее, — важно ответил Прохор. — Все поджидают.

Тимофей Ильич положил сапог на подоконник, вынул кисет и сказал: