Кавалер Золотой звезды

В кабинете, уютном и чистом, Федор Лукич усадил Сергея у стола и сам тяжело опустился в кресло. Откуда-то из-за пояса вынул платок, величиной с полотенце, старательно вытер седую, низко остриженную голову, затем расстегнул ворот гимнастерки и пожаловался на боль в сердце. Сергей и сам, еще в приемной, заметил резкую перемену в лице Федора Лукича: оно было не то чтобы бледное, а какое-то болезненное, восковое, со слабо синеющими на щеках прожилками. Увеличились мешочки под глазами, шишкастый нос тоже как-то округлился и потемнел, — даже родинка на верхней губе и та чем-то изменилась. И походка у него стала вялая, как у человека, никогда не сидевшего в седле, а тут проскакавшего на коне без отдыха километров тридцать, и скрип сапог не был таким бодрым и веселым, как раньше, а сделался каким-то плачущим.

— Надо бы лежать, а я не могу, — проговорил Федор Лукич, пряча платок. — Люди приехали. Начнем пересматривать график, и это до вечера. И так каждый день. Так что болеть некогда.

— Вам бы пора на отдых, — искрение посочувствовал Сергей.

— И такое придумал, — обиделся Федор Лукич. — На отдых! А кто заменит? Вот вы, молодые казачата, подрастаете, а смены себе я не вижу, — с упреком сказал Федор Лукич. — Партия вас учит, воспитывает, а вы нос задираете. Как подрос какой способный парнишка, так и норовит удрать куда-нибудь повыше, — в край, в центр! А кто в районе будет? Кто нас, стариков, заменит?

— Вы бы хоть полечились. Вам бы в Кисловодск съездить.

— Знаю, что надо ехать в Кисловодск, а поехать не могу. — Федор Лукич даже скривил губы, так ему трудно было об этом говорить. — Партийная совесть не позволяет. Началась уборка. На кого я оставлю район? На кого? Не-е-ет, Сергей Тимофеевич, лечиться мне некогда. Да ежели говорить правду, то старая гвардия и не привыкла к этим нежностям. Это теперь молодые как что — на курорт! А я так умру стоя, как солдат на посту, и буду рад, что до последней минуты не ушел с поля боя.

Помолчали. Сергею хотелось заговорить о пятилетием плане станицы, но он не знал, как начать. Федор Лукич тяжело вздохнул и еще раз вытер платком голову, лицо, шею. Сергей придвинулся ближе к нему и сказал:

— Федор Лукич, а мы составили пятилетний план Усть-Невинской. По колхозам прошли собрания. Народ очень одобряет. И вот мы приехали к вам.

— Слыхал, слыхал, — сухо проговорил Федор Лукич. — И удивляюсь… Чего ты в это дело вмешался? Вся эта затея Саввы нереальная. Это я ему давно растолковывал, но он…

— Это не затея Саввы, — перебил Сергей. — Не затея, а желание всей станицы. И нечего все валить на Савву.

— Ну чего ж ты обиделся? Зачем обижаться? Давай план, — посмотрим, что вы там наметили.

— Савва! Иди сюда! — крикнул Сергей, подойдя к двери и приоткрыв ее. — Давай план. Вот посмотрите. Здесь все сказано. — И Сергей развернул перед Федором Лукичом папку с бумагами.

— Так, так, — задумчиво проговорил Федор Лукич, внимательно рассматривая план. — Так, так… Урожай завышен, рост поголовья тоже, но с этим можно согласиться… Трудновато, но с этой задачей можно будет справиться, раз сами колхозники решили… А вот насчет строительства. Да, размах, размах, только все это, друзья, одна фантазия. Шестнадцать вагонов леса? Да вы подумайте, что это такое? Я знаю Савву, он привык строить замки на песке.

— А колхозники говорят, что этот план реален! — твердо сказал Сергей. — И если вы лично не согласны, тогда давайте обсудим на исполкоме.

— С тобой, Сергей Тимофеевич, нельзя спокойно разговаривать, — болезненно морщась проговорил Федор Лукич. — Вот что, пойдемте лучше к Кондратьеву. Кстати, он давно хотел с тобой повидаться.

Федор Лукич тяжело поднялся и повел Сергея и Савву на второй этаж. Они прошли по коридору и вошли в кабинет, который внешним своим видом решительно ничем не отличался от многих кабинетов первых секретарей сельских райкомов на Кубани. Тот же длинный, в виде буквы «Т» стол, покрытый зеленым сукном, те же массивные стулья, расставленные не только вокруг стола, но и вдоль стен, те же два дивана — один кожаный, изрядно потертый, другой еще новый, обитый каким-то цветным материалом, те же четыре окна смотрят на площадь, и из них виден молодой сквер с железной оградой.