Кавалер Золотой звезды

— А я могу посторониться, — сказал Сергей, желая придать разговору шутливый характер. — Для своей сестренки я всегда дорогу уступлю. Правильно, Анфиса?

Анфиса не ответила, встала и молча вышла из хаты.

— Батя, и куда это годится, — сказал Сергей. — В нашем доме и такие старорежимные порядки? Девушку до слез довели, а из-за чего?

— Порядки в доме такие, как и были, а что не по душе мне твой дружок, так это совсем другая песня.

— Вам не по душе, а Анфисе по душе.

— А Анфиса моя дочка, — сердито перебил Тимофей Ильич — и, как отец, я не хочу, чтобы она каталась по белому свету…

— Погодите, батя, не горячитесь. — Сергей сел ближе к отцу, угостил его папиросой. — Семена я знаю лучше, чем вы. Четыре года я с ним жил в одном танке, а на войне люди как раз и узнают друг друга. Он был мне как родной брат, понимаете, и я буду рад, если мы с ним по-настоящему породнимся.

— То ж вы жили в танке, — угрюмо проговорил Тимофей Ильич. — В танке одно дело, а теперь другое. Скажи мне, куда он ее повезет? Наша жизнь ему не нравится. Потому я и не желаю. Должон я, как родитель, думать об ней. У нас, слава богу, окромя тебя и Анфисы, выросло еще восьмеро, и у всех есть, где жить.

— Тимофей, да ты послушай Сережу, — вмешалась в разговор Ниловна. — Пускай женятся, а мы им домишко построим, вот они никуда и не уедут. А то, может, и в зятьях останется. Сереженьку нам, по всему видно, возле себя не удержать.

— И это тоже правильно, — поддержал мать Сергей.

Тимофей Ильич погладил усы и хотел что-то сказать, но в это время дверь распахнулась, и на пороге показался Савва Остроухов.

— Сережа! Где же ты так долго пропадал! — крикнул он, пожимая Сергею руку. — Ну, как? Добился? Получил?

— И добился и получил. Садись, буду рассказывать. Мамо, подбавьте вареников.

— Погоди. И вареников не хочу, и ничего не рассказывай. Жена мне сказала, что ты приехал, и я забежал за тобой. А у меня как раз заседание исполкома с активом. Вот мы там тебя и послушаем. Пойдем!

— Я готов. — Сергей встал.

— Опять уходишь? — грустно спросила Ниловна. — Савва, и откуда ты взялся! Сережа и минуты дома не сидит. Да ты хоть надень чистую рубашку.

Ниловна достала из сундука белье, брюки, белую с вышитым воротником рубашку. В соседней комнате Сергей наскоро переоделся. В штатском костюме он стал словно и ниже ростом и уже в плечах. Он ушел, по дороге о чем-то оживленно разговаривая с Саввой, а Ниловна долго смотрела в открытое окно, потом покачала головой и сказала:

— Убег. И какая же радость родителям от такого сына? Месяц как дома, а мы его еще и в глаза как следует не видели.

— А ты что ж, хочешь его подле себя привязать? — отозвался Тимофей Ильич. — Значит, дело есть, раз бегает. А куда Анфиса запропала? Вот эту побереги.

По дороге в станичный Совет Савва рассказывал Сергею о станичных новостях: о том, что буденновцы первыми закончили косовицу ячменя и косят пшеницу; что прибыла автоколонна и началась хлебосдача; что позавчера в Усть-Невинскую приехали две новые учительницы: «Такие собой чересчур молоденькие да стыдливые, что просто с ними одна беда — насилу устроил их с жильем»; что Иван Атаманов ездил на конезавод и ему там обещали продать четырех маток: «Пока, говорит, план будет утверждаться, а я обзаведусь племенными матками…» — хитрый кавалерист; что в Усть-Невинскую приезжал председатель Краснокаменского стансовета: «Где-то прослышал про наш план и, веришь, полдня просидел у меня в кабинете и все расспрашивал, как и что»; и наконец, о том, что Федор Лукич Хохлаков заболел и слег в постель. «На сердце жалуется. Заходил я его проведать, лежит и очень стал плох, прямо весь как-то почернел. Просил тебя, чтоб ты к нему приехал. Что-то хочет тебе сказать, а что — не знаю».

Из всех этих новостей лишь одна неприятно поразила Сергея: болезнь Федора Лукича. «Меня хочет видеть, — подумал Сергей. — Что он собирается мне сказать? Может, он уже знает о том, что говорил мне Бойченко». Сергею показалось, что его разговор с депутатом и болезнь Федора Лукича имеют какую-то взаимосвязь и как-то непонятно переплелись между собой. «Одно из двух, — подумал Сергей, — либо Бойченко знал, что заболевшему Федору Лукичу нужно длительное лечение, а потому и говорил мне, либо разговор наш — сам по себе, и болезнь не имеет к нему никакого отношения».

В станичном Совете и особенно у входа было многолюдно и шумно. Те, кто не мог попасть в кабинет Саввы, освещенный лампой-молнией, толпились у окон, в темной прихожей и в длинном, во все здание, коридоре. Густо дымили цигарки, иногда вспыхивал огонек спички или зажигалки, освещая то клок рыжей бороды, то красивое женское лицо, повязанное белой косынкой, то иные блестящие глаза, а то и ловко закрученный молодой ус.