Кавалер Золотой звезды

Подъезжая к мосту, за которым на высоком глиняном берегу лежала районная станица, Сергей усмехнулся:

«И надо же додуматься — возить зерно и в карты играть. Нет, непременно поеду в «Пролетарскую волю» и сообщу об этом председателю. Пусть он их хоть на собрании постыдит».

Наступил полуденный зной. В станице было душно. Деревья покрылись пылью, особенно на главной улице, где часто проезжали грузовые автомобили. По этой улице Сергей выехал на площадь. В жиденькой тени акаций, недалеко от магазина, стояли три подводы с пустыми корзинами. С женщинами, приехавшими на этих подводах, о чем-то оживленно разговаривал Рубцов-Емницкий. Увидев Сергея, он крикнул:

— Сережа! Здорово, дружище! — оставил женщин и подбежал к Сергею. — Поздравляю, Сергей Тимофеевич! Значит, все на мази! Вчера проездом был у нас Бойченко. Говорил о сплаве леса. Я уже дал указание обеспечить лесосплав походными ларьками, забросить туда нужные товары. Да ты чего на меня так смотришь? Обиделся? — Рубцов-Емницкий блеснул золотым зубом. — А обижаться нечего… То, что ты отказался от услуг Ираклия Самсоновича, это, я думаю, даже к лучшему. Почему к лучшему? Этот человек еще пригодится на будущее.

— Не думаю, — неохотно проговорил Сергей.

— Поживем — увидим… А я на всякий случай в одном месте закинул удочку насчет турбины. Такой товар, для ясности, на дороге не валяется.

— Обойдемся без ваших дружков, — сухо сказал Сергей. — Да и вообще…

Рубцов-Емницкий не дал договорить.

— Безусловно можем обойтись. Но это я говорю на тот случай, если, к примеру, будет нужда. Да, кстати, слыхал? Федор Лукич захворал. Слег старый конь. Но сегодня я виделся с его женой, ему лучше. Непоседливый казачина, рвется в поле. Где он живет? Совсем близко, почти рядом с райисполкомом. Видишь палисадник в кубанском стиле? Вот эти кусты сирени и эти две вишни. Дом под белой черепицей.

«Сперва заеду к Федору Лукичу, а потом уже к Кондратьеву», — подумал Сергей и, давая понять Рубцову-Емницкому, что им говорить больше не о чем, тронул каблуками коня. «Опять липнет, — думал Сергей, проезжая по площади. — Смола, а не человек. Но я с ним как-нибудь поговорю по душам».

Сергей слез с коня возле небольшого одноэтажного домика под белой черепичной крышей, с белыми стенами и с закрытыми ставнями. Через палисадник, где росли две вишни, густо осыпанные спеющими ягодами, рядок крыжовника, кусты сирени, он прошел во двор. Возле сенец Сергей привязал коня и загремел щеколдой. Отворилась дверь, и вышла пожилая женщина, немного похожая на Федора Лукича: такая же грузная, тот же ласковый взгляд спокойных глаз, те же черты доброго, открытого лица. «Наверно, сестра», — подумал Сергей. Он назвал свою фамилию и сказал, что приехал навестить Федора Лукича.

— А он вас давно ждал, — сказала женщина. — Но вот беда, только-только уснул. Я и ставни позакрывала.

— Марфуша, кто там пришел? — послышался слабый голос Федора Лукича. — Кто там? Пускай заходит.

— Это я, — сказал Сергей.

— Сережа! Вот спасибо, дорогой, обрадовал. Проходи в мою темницу. Марфуша, открой ставню.

В спальне, где лежал Федор Лукич, было темно и прохладно, пахло лекарствами и полевыми цветами. Сюда не проникали ни свет, ни жара, и Сергей вначале ничего не мог разглядеть. Но вскоре Марфуша открыла ставни, и небольшая чистенькая комната наполнилась светом. Первое, что бросилось Сергею в глаза, был портрет Ивана Кочубея, висевший над кроватью, чуть выше ковра. Легендарный комбриг был изображен в косматой бурке и в белой, лихо заломленной назад папахе: он скакал на коне, устремив зоркие глаза вдаль.

На невысокой кровати лежал Федор Лукич. Опираясь локтем о подушки, сложенные одна на другую, он хотел подняться. Он постарел, осунулся, давно небритое лицо его обрюзгло и потемнело. Глаза были тусклые — не найти в них былой веселой искорки. Седая щетина на голове отросла и стала еще белее.

— Как я рад, что ты приехал навестить, — тяжело дыша, проговорил Федор Лукич, слабо пожимая руку Сергею. — А то вот лежу один, а тут еще Марфуша окна закроет — как в погребе… Мою натуру ты же знаешь — такая житуха не по мне. Лучше помирать, чем так жить. Я теперь как тот старый конь, приученный к боевым походам, — чует запах пороха, слышит звон трубы, бьет копытами, прядет ушами, а уже никуда не годится. Мне бы по степи мотаться, а я вот лежу… пошаливает… болит. — И он положил руку на левую сторону груди. — Крепкий был мотор, думал, и износу ему не будет, а сработался. Дает перебои.

— Федор Лукич, — участливо заговорил Сергей, — хоть вы и пренебрежительно смотрите на курорты, а все ж таки надо бы вам поехать в Кисловодск.

— Покамест обойдусь. Если совсем будет плохо, тогда поеду. Мне уже лучше. То было левая рука немела и не подымалась, а сегодня она у меня действует. — И как бы в подтверждение своих слов поднял руку. — Скоро встану. А что дышу тяжеловато — это пройдет. Ванюша с ветерком промчит по полю, и сразу отдышусь. А лежать нельзя. Кондратьеву одному трудно. Лето, хлебозаготовки, сам знаешь.