Кавалерист-девица

Кратко означая ход битвы, Бенигсен доносил государю между прочим, что он отступает за Прегель, где будет держаться оборонительно до прихода ожидаемых им подкреплений.

Бенигсен, не желая огорчить государя, многое скрыл, стараясь в своем донесении несколько смягчить наше поражение под Фридландом.

Он считал необходимым вступить в переговоры с Наполеоном, чтоб этим выиграть время для пополнения потерь, понесенных армией.

Государь, несмотря на советы приближенных, не хотел вступать в переговоры с Наполеоном и думал продолжать войну; но наш министр иностранных дел Будберг, считал, что если не мир, то перемирие необходимо.

Император Александр скрепя сердце принужден был согласиться на перемирие и немедленно послал на имя главнокомандующего Бенигсена рескрипт, где среди прочего говорилось:

«Если у вас, кроме перемирия, нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтобы вы договаривались от имени вашего. Отправляю к вам князя Лобанова-Ростовского, находя его во всех отношениях способным для скользких переговоров. Он донесет вам словесно о данных ему мною повелениях».

Со стороны Наполеона для переговоров о перемирии назначен был маршал Бертье.

Начав переговоры о перемирии, доверенный государя князь Лобанов-Ростовский предупредил маршала Бертье, что при всем желании мира император Александр не примет оскорбительных достоинству его условий и тем более не потерпит самомалейшего изменения в границах России.

Бертье уверил нашего уполномоченного, что об этом не может быть и речи.

Перемирие сделали на месяц, определив границей обеих армий берег Немана, от Бреста по Бугу.

Князь Лобанов-Ростовский любезно приглашен был Наполеоном к обеду. В то время Наполеон находился в Тильзите.

– Очень рад, князь, вас видеть и еще рад тому, что между мной и императором Александром, которого я глубоко уважаю, заключен мир, – такими словами встретил Наполеон нашего уполномоченного.

– Не мир, ваше величество, а только перемирие, – возразил Лобанов-Ростовский.

– От перемирия к полному миру только один шаг. Я надеюсь, мир будет заключен, и надолго.

– Дай бог!

– Мне не хочется воевать с императором Александром! Признаюсь вам, князь, нелегко досталась мне победа под Фридландом – ваши солдаты дрались геройски. Император Александр счастлив, что имеет такую славную армию.

– Похвала вашего величества и радует меня, и придает мне гордости.

– Да-да, ваша армия – великая армия. Повторяю, князь, я рад миру. Да и зачем нам воевать? Я от души желаю находиться в дружбе с императором Александром. О, если бы мне соединиться с ним – тогда весь мир был бы наш. На земле было бы только два государя: я и Александр, – проговорил Наполеон, с обычным ему хвастовством.

За обедом Наполеон пил за здоровье императора Александра; он был весел, говорлив до бесконечности, не раз повторял о своей преданности нашему государю. Он уверял Лобанова-Ростовского, что взаимная польза обеих держав, то есть России и Франции, требует союза; что он не имел никаких видов на Россию и что естественной границей России должна быть река Висла. С побежденной Пруссией Наполеон тоже заключил перемирие.

Не радовалась этому перемирию наша храбрая армия: солдаты сгорали желанием отомстить французам за своих павших в бою товарищей.

XI

Городничий города Сарапула ротмистр Дуров, его жена и семейные, а также чиновник Василий Чернов, муж Надежды Андреевны, так и решили, что Надя утонула в реке Каме и не одну панихиду отслужили они за упокой «утопленницы».

Однажды Андрей Васильевич, печально понурив голову, сидел у открытого окна в своей горнице; мысли невеселые, нерадостные бродили в голове старого ротмистра и не давали ему покоя.

Думал он о Наде, о своей милой дочке, о ее трагической кончине, и слезы, незваные-непрошеные, одна за другой струились по его лицу.

Не одно было горе у Андрея Васильевича: жена его, Марфа Тимофеевна, в то время сильно хворала и близка была к смерти.

– О чем, ваше благородие, стосковались? – подходя к окну, робко спросил Дурова Астахов.

Старик-гусар жил в его доме на покое.

Ротмистр, помня долгую и верную службу Астахова, под старость освободил его от всяких обязанностей, дал ему отдельную комнату, обед и ужин посылал со своего стола и обходился с ним по-родственному.

Дуров делился со стариком и своей радостью, и своим горем.

В то время когда Надя ушла из родительского дома, Астахов был в отлучке или, скорее, в отпуске, на родине. Когда он вернулся и узнал, что его любимица-барышня утонула, он несколько дней плакал, ходил в церковь служить панихиды и по нескольку раз в день расспрашивал старушку-няньку Нади о том, как и при каких обстоятельствах на берегу Камы нашли платье барышни.

– Скучно, брат Астахов, больно скучно! – ответил старику-гусару Андрей Васильевич.

– Верно, по Надежде Андреевне скучаете?

– Отгадал, старик, по ней.

– Молиться за нее надо, ваше высокоблагородье, а не скучать, – наставительным тоном промолвил Астахов.

– И то молюсь.

– Добрые дела в память утопленницы надо делать, нищую братию не забывать.

– По силе и возможности подаю милостыню…