Кавалеристы

Затем, после орловско-курской операции, нас учить продолжали, много гоняли. Потом, в начале 1944 г., у нас забрали финки, сдали мы «кирзаки» и получили стандартные вещмешки. Мы поняли, что нас превращают в пехоту. Вообще в г. Ступино я вместе с нашей бригадой стоял год и два месяца. Мы как последний резерв Ставки были. Вдруг меня вызывают в штаб батальона, доверили товарищу гвардии сержанту Климову А.М., мне то есть, возить продукты для всей бригады. Хорошую характеристику мне дали. Это был конец июля. Взял я одно из своих отделений, поселился по документам на квартиру. Дали мне «Студебеккер». Начал продукты получать, как вдруг в одной из поездок у меня так живот ухватило, что горело все огнем. Я даже вечером за стол не сел, пролежал всю ночь и утром без сопровождения, придурок, пошел в гражданскую больницу, думал, подорвался, когда рис носил. Оказалось – аппендицит, отвезли в военный госпиталь, из него Кремль было видно. Я на операцию не давался, думал, само пройдет, но врачи уговорили, и слава богу, а то неделю бы прожил и умер. На пятый день, как мне операцию сделали, моя бригада ушла, так я потерял десантников. Потом узнал, что их переформировали в 355-й стрелковый полк 38-го Гвардейского воздушно-десантного корпуса, воевали мои товарищи в Австрии, брали Вену, закончили войну в Чехии. Встретил я их только после войны.

– Когда вас из госпиталя выписали?

– Выписали в первых числах сентября 1944 г. в выздоравливающий батальон. Послали меня на комиссию, оттуда отправили в 206-й запасной стрелковый полк. Выдали новое обмундирование, только я лычки не сделал, по форме рядовым был. Пока в запасной полк везли, в Минске ЧП случилось. Если б меня поймали, попал бы в штрафбат. Что произошло? Когда в Минск приехали, он же весь был разрушен. Пришли двое ребят, рассказали, что недалеко от вокзала сохранилась немецкая квартира, там барахла немецкого осталось много. Пошли мы, больше двадцати человек, я у старшины вещмешок взял, свой ему оставил. Мы в квартире много всего нашли, а оказалось, что квартиру отдали железнодорожнику, он домой вернулся, там все обворовано. Поднял на ноги комендатуру, энкавэдэшники сразу догадались, что это мы на квартире похозяйничали. Стали нас брать, а я вещмешок в сторожевой будке спрятал. Подождал, пока все ушли, и решил за вещами вернуться. Все проверил вокруг – никого нет. Взял я вещмешок, и тут два товарища: «Пройдемте с нами». До сих пор не пойму, где они сидели?! Взяли меня, я в отказ – вещмешок не мой, моя фамилия Климов, а тут другая фамилия. Вернулись мы за старшиной, они его взяли, а я дернул, думал, как там старшина, отмажется или нет? Старшина, как его в комендатуру привели, крик поднял, что это был не он, остальные подтвердили, что не старшина, а я на квартире был. Меня снова начали искать, но уже ищи ветра в поле. В грузовом вагоне спрятался, с эшелоном дальше поехал, на станции Барановичи сбежал с одним парнем в кавалерию, а на соседнем составе кавалеристы ехали, они нас спрятали под шинелями. Я с их командиром договорился, как кавалеристов выгрузили, мы с ними в штаб пошли. Вышел полковник, друга моего в 5-ю кавалерийскую дивизию определил, а меня направил в 121-й червоноказачий полк 32-й Смоленской краснознаменной ордена Суворова II степени кавалерийской дивизии им. Червонного казачества. Там нас, пополнение, командир полка Потемкин встретил. Он с ходу ко мне подходит: «Какое звание?» Я ответил: «Рядовой, товарищ майор!» Он в ответ: «Что ты мне! Командир первого эскадрона, ко мне! Возьмешь его и поставишь командиром отделения в сабельном взводе!» Мне это и надо было, мечта ведь была – рубать немцев шашкой, по-чапаевски! Эскадрон стоял в г. Гродно, когда я прибыл в расположение, командир противотанкового взвода лейтенант Ахмедов и его помкомвзвода Оводков уговорили меня служить с ними. Тут я догадался, наконец, показал им свои фотографии, когда в десанте служил. Вернули мне звание ст. сержанта, красноармейскую книжку выдали. В гродненской операции мы наступали левее Гродно, утром, в конном строю должны были форсировать р. Неман. Во время переправы рядом с лошадьми плыли, я как на берег выбрался, в сапоги столько воды набралось, я потом только понял, что и сапоги тоже надо снимать. Как переправились, узнали, что немцы отступают. Команда: «По коням!» И мы в атаку пошли, так первый раз в жизни я попал в кавалерийскую атаку. Я своего первого немца не зарубил, он бежал как сумасшедший, а я на секунду замешкался и рубанул по каске. Он упал, у меня клинок вывернулся, так локоть потом две недели болел. Пошел бы клинок влево – отрубил бы ногу своему коню. Вот такую дурь устроил. Следующего уже догнал, придержал коня и с перегибом отрубил ему голову, кровь хлынула. Третьего уже рубанул по плечу. Потом уже научился рубить, всего за войну я зарубил человек, наверное, двенадцать. Там же, на войне, не запоминаешь. Я и этих-то двух потому запомнил, что они у меня первые были.