Кавказ

Хозяин не знал, на что решиться, и наконец согласился. Этот молодец выглядел так подозрительно, что в другое время иначе поступил бы, попадись ему кто-нибудь из нас безоружным; но наши двуствольные ружья, наши кинжалы нелегко переварились бы в его желудке. Он не попытался против нас даже слова вымолвить.

Мы сели уже в сани и хотели было двинуться, как ямщики раздумали, они предлагали свезти телегу до следующей станции за пять рублей. Мне наскучило спорить, и я согласился, но предупредил их, что заплачу им только по приезде. Это недоверие, по-видимому, нисколько не оскорбило их.

Лошадей запрягли в телегу, разбудили Тимофея, уже заснувшего возле огонька, заставили его сесть в повозку и объявили ему, что на этот раз и в будущем он должен следовать в авангарде. Тимофей не возражал, у него был только один недостаток, по крайней мере, с моей точки зрения, — я не хочу ставить ему в вину тех недостатков, за которые другие упрекнули бы его, — он был слишком ленив.

Было около четырех часов утра, и нам оставалось проехать двенадцать верст. Мы стали до такой степени равнодушны к опасности, что не спросили даже, хороша ли дорога.

К счастью, она была хороша. Мы прибыли на станцию в семь часов утра.

— Лошадей нет!

И это мы слышим в семь часов утра, зимой, когда метровый снежный покров за окном!

Без всякого объяснения я показал, но не подорожную, — да будет ведомо, как станционные смотрители в России ценят две казенные печати, — а плеть. В Гори я нарочно открыл чемодан и достал плеть, подаренную мне князем Тюменем, плеть, которою раз он убил одним ударом голодного волка, хватавшего князя за горло. Приглашаю тех из моих читателей, которые пожелали бы путешествовать по России, обратиться ко мне за формою плети, я с удовольствием готов раздарить всем секрет этого оружия.

После этого лошади как будто выросли из земли.

В десять часов мы были уже в селении Сурам.

— Лошадей!

— Нет их.

— Любезный друг, — посоветовал Муане, — наденьте какой-нибудь орден, хоть на шею, иначе мы никогда не доедем.

Я открыл чемодан, в котором хранились ордена, подобно тому, как в другом чемодане находилась плеть, — эти два великие побудительные средства, нацепил звезду Карла Третьего и повторил свое требование.

— Сейчас, генерал, — произнес станционный смотритель.

Через полчаса наши экипажи были заложены. К несчастью, саней не оказалось. Я заметил на крыше какие-то сани, но смотритель объяснил очень просто, что если бы они годились на что-нибудь, то, конечно, не валялись бы на крыше.

Мы поехали.

Почти час спустя миновали селение Сурам, увенчанное, как и Гори, великолепным, хотя и разрушенным замком.

Мы прибыли к подъему.

Судя по тому, что рассказывали о трудностях Сурамского перевала, подъем показался мне сначала не только легким, но даже приятным. Это был, по-видимому, незначительный склон безо всяких обрывов, тянувшийся только на четыре версты.

После часового подъема, по правде говоря не слишком трудного, мы достигли вершины горы, я даже не верил этому.

— В таком случае, — обратился я к ямщику, — нам остается только спуститься вниз?

— Так точно, — отвечал он.

Я посмотрел на Муане.

— Итак, вот этот знаменитый, непреодолимый Сурам, поздравляю Фино!

— Подождите, — сказал Муане, — еще не все кончено.

— Но вы слышали, что нам не остается ничего больше, как спуститься?

— Конечно, но спуски бывают разные.

— Есть ведь и спуск Куртильский[271].

— И потом спуск в ад.

— Ну, этот-то не труден. Вергилий говорит: Facilis descensus Averni[272].

— Как вам угодно, но мне сдается, что Фино прав, а Вергилий — нет.

— Полноте, вы упрямитесь.

— Вспомните о господине Мюррее и о его шестидесяти быках.

— Э, друг мой, — ведь англичане так эксцентричны! Ему, верно, рассказали, что с тридцатью быками можно за четыре часа переехать через Сурам, — вот он и взял их вдвое, чтобы совершить этот переезд за два часа.

Первые три версты вроде бы говорили в мою пользу, но далее с левой стороны начал открываться небольшой овраг, а склон сделался почти крутым, овраг уходил все глубже — лошади начали скользить. Мы видели впереди верхушки деревьев, по которым, казалось, сами должны были проехать, потом дорога круто повернула направо, и мы увидели даже дно оврага, который незаметно превращался в пропасть В глубине ее катился поток, — одна из речек, впадающих в Квирилу. Было ясно, что спуск кончится только тогда, когда мы будем находиться вровень с потоком, а поток был далеко.

У нас был превосходный форейтор, но он имел дурную привычку бить лошадей, лошади же отличались тем, что, когда их били, они бросались в сторону.

Лошадь, на которой ямщик сидел верхом, из-за удара кнутом поскакала в сторону, и они оба очутились по пояс в снегу. Поистине, что бы ни говорил г-н де Граммон, но есть бог и у форейторов, бьющих своих лошадей: наш форейтор кое-как вылез, а за ним показалась и лошадь, они упали в пол шаге от пропасти.

— Ничего, ничего, — произнес ямщик, взбираясь на свое прежнее место.

Он хотел сказать, что не произошло ничего особенного.