Кавказ

Посмотрев и осмотрев Кеджал-Кале, крепостцу, отстоящую верст на двадцать от Дербента, и подивившись ее целости, несмотря на то, что вековые дерева завладели ее верхом и внутренностью, мы воротились по другой стороне стены, чтобы выехать на аробную дорогу. Кази-Мулла, нынешний пророк гор, отбитый в прошлом году от Дербента, хотел укрепиться в Кеджал-Кале. Когда я был еще мальчиком, сказал он, я лазил в ней за грушами; но оказалось, что родник, в средине ее бывший, засорился, и потому держаться в ней было бы невозможно.

Мы отобедали в деревне Метаги, расположенной на высокой горе, на самом прелестном местоположении, и потом, через Сабнаву, счастливо доехали до Дербента, только искоса взглянув на башни исторического, теперь исчезнувшего города Камака, на высоком каменном мысу виднеющегося. Старинная слава его заменилась теперь другой: камакли (т. е. житель деревни Камака), значит, в окрестности, «дурак». Уверяют, что между ними, как меж абдеритами, нет ни одного умного человека.

Но где, но как, но далеко ли шла Кавказская стена? Далеко ли остались ее развалины, не расхищенные на постройку деревень, как во многих местах очевидно? Вот вопрос, который, может быть, век останется задачей. Весть между двумя намазами (т. е. около шести часов) перелетала по этой стене от моря до моря! — говорили мне татары. Теперь мы не знаем вести о ней самой — и признаться, это не много делает чести русской любознательности[150].

Как бы то ни было, этот образчик огромной силы древних властей существовал и теперь дивит нас и мыслей и исполнением. Подумаешь, это замыслили полубоги, а построили великаны. И сколь многолюдны долженствовали быть древле горы Кавказа! Если скудные граниты Скандинавии названы officina gentium, как же не дать Кавказу имени колыбели рода человеческого? На его хребтах бродили первенцы мира; его ущелья кипели племенами, которые по ветвям гор сходили ниже и ниже и наконец разошлись по девственному лицу земли, куда глаза глядят, завоевывая у природы землю, а потом землю у прежних пришельцев с гор, вытесняли, истребляли друг друга и обливали потоками крови почву, над которой недавно плавали рыбы и бушевал океан[151]. Положим, что персидские или мидийские цари могли волей своей двинуть целые народы для постройки этой стены; но вероятно ли, чтобы сии народы могли жить несколько лет в пустыне малонаселенной, лишенной избыточного землепашества? Вероятно ли, чтобы гарнизоны крепостей и стража стены, всегда ее охранявшие, имели продовольствие из Персии? Не правдоподобнее ли положить, что горы сии, тогда мало покрытые лесом, были заселены многолюдными деревнями, золотились роскошными жатвами и что для сооружения этого оплота от северных горных и степных варваров употреблены были туземцы? Не правдоподобнее ли… но что такое подобие правды, когда мы не знаем — что такое сама правда?.. Я кончил».

Через двадцать лет после Бестужева мы совершили такую же поездку с той только разницей, что мы проехали семью верстами далее его. Мы так же, как и он, посетили пещеру дивов, грот священных сосцов, откуда гарнизоны, находившиеся в башнях, брали воду. Наконец, перечитывая его описание, мы нашли его таким точным, что решили передать его вместо нашего, в уверенности, что читатель нисколько от этого не потеряет. И теперь, когда прах его соединился с прахом Искандеров, хозроев и нуширванов, узнал ли он о великой стене больше, нежели знал о ней при жизни? Или душа его слишком занята ответом на вопрос Создателя: «что ты сделал со своей сестрой Ольгой Нестерцовой»? Надеемся, что на небе, как и на земле, кроткое существо молится за него.

Глава XXI Караван-сарай Шах-Аббаса [152]

Наступило время расставания — самый тяжкий час в путешествиях.

Уже четыре дня ездили мы вместе с Багратионом, не разлучаясь с ним ни на час; он был для нас все — наш чичероне, наш переводчик, наш хозяин. Он знал цену и название всякого предмета; идя мимо сокола, он узнавал его породу; смотря на кинжал, он сразу оценивал его достоинство; при каждом изъявлении желания он ограничивался ответом: «Хорошо, будет сделано», поэтому при нем уже не осмеливались вторично выражать желание; одним словом, это был тип грузинского князя — храброго, гостеприимного, щедрого, восторженного и прекрасного.

Перед самым отъездом я хотел, по обыкновению, запастись какой-нибудь провизией, но Багратион ответил:

— Вы имеете в своем тарантасе курицу, фазанов, печеные яйца, хлеб, вино, соль и перец, и сверх того завтрак и обед заказаны для вас по всему пути до Баку.

— А в Баку? — спросил я, смеясь и не предполагая, что предусмотрительность князя шла далее Баку.

— В Баку вы будете жить в доме уездного начальника Пигулевского. Сам он прекрасный человек, жена его дама прелюбезная, а дочка просто очаровательна.

— Не смею более спрашивать, что будет дальше!