Кавказ

г. Мазаровича бумаги. Из них Ваше Сиятельство усмотреть изволит, сколько мало имеет он надежды на продолжение мира с Персиею. Беспредельное самолюбие наследника престола, предусмотрительность тесно ограниченная, закрывают от него и собственную даже пользу. Трудно вразумить его, что одно строгое соблюдение трактата долженствует и может оную доставить и сделать прочною. При первом взгляде Ваше Сиятельство заметить изволите, что осторожное поведение г. Мазаровича не дает принцу Аббас-Мирзе ни малейшего повода к неудовольствиям, что он старается изыскивать их в самых ничтожных обстоятельствах, вымышляет оные. Аббас-Мирза желал бы всю вину беспокойств его возложить на меня, и без погрешности заключить возможно, что все преступление мое состоит в том, что я начальствую в земле ему соседственной, знаком с Персиею и дерзнул познать свойства и способы Его Высочества”.

В тот же день он отправил в Министерство иностранных дел отношение, вызывающий тон и смысл которого вряд ли сошел бы с рук кому-нибудь другому.

Денис Давыдов рассказывает: “В 1820 годах было прислано из Ахена (как мы помним, там происходил конгресс, в котором участвовал Александр I. – Я. Г.) на имя Ермолова Высочайшее повеление об уступлении Турции областей, лежащих близ Черного моря: он был вместе с тем извещен, что послу нашему в Константинополе, барону Строганову, было приказано обещать султану скорое возвращение этих земель, жители которых уже обратились в христианскую веру. Ермолов написал государю всеподданейшее письмо, в коем были изложены гибельные последствия столь несвоевременной уступки, окончил его словами: „Если воля В. В. неотвратима, то прошу прислать мне преемника для приведения ее в исполнение“. Государь, милостиво оценив представление Ермолова, тотчас повелел барону Строганову не давать вышесказанного обещания”.

Павел Дмитриевич Киселев был одним из тех, кто весьма критически относился к свидетельствам Давыдова и, в частности, утверждал: “Разговоры Ермолова с императором Александром I суть вымыслы, не соответствующие уклончивому характеру Ермолова”.

Киселев явно недолюбливал Ермолова. Его раздражало в записках Давыдова, что он “Ермолова ставил выше всех”, равно как вообще раздражал его “синклит записных поклонников Ермолова”. Но свидетельство Давыдова об отказе Ермолова выполнить волю императора и требование отставки в случае “неотвратимости” высочайшей воли подтверждается документально. И это дает нам право отнестись к свидетельствам Давыдова с большим уважением, чем это делал бы Киселев.

Желание Александра, очевидно, связанное с какими-то дипломатическими маневрами в Ахене, было передано Ермолову Нессельроде. И Александр, и Нессельроде исходили из неких теоретических соображений, совершенно не представляя себе конкретного положения на Черноморском побережье.

Это была весьма характерная ситуация, базирующаяся на самоуверенном невежестве высшей власти.

И Ермолов ответил посланием, которое может служить образцом анализа последствий необдуманного политического решения, равно как и образцом дерзкой просветительской акции. Он ясно дал понять Нессельроде и стоящему за ним императору, что их некомпетентность переходит все мыслимые границы. И действительно пригрозил отставкой.

Он писал это послание на бивуаке, посреди “новых измен, рождающихся на каждом шагу”, с трудом скрывая ярость, которая сквозит в этом безупречно рациональном тексте.

Это был один из тех документов, вышедших из-под пера Алексея Петровича, которые свидетельствуют о широте и ясности его взгляда, удивительным образом сочетавшимися с его утопическими мечтаниями.

Этот документ надо привести целиком, ибо в каждом его абзаце сконцентрированы роковые проблемы, о которых в Петербурге и Ахене не задумывались, но которые необходимо было решать проконсулу Кавказа.

“Управляющему Министерством Иностранных Дел, Графу Нессельроде.

На два сообщения Вашего Сиятельства, заключающие в себе вопросы в рассуждении Абхазии и Сухум-Кале, имею честь ответствовать.

Во всеподданнейшем рапорте моем Его Императорскому Величеству, от 28 Марта 1818 года, изображены выгоды, какие может доставить нам Абхазия и Сухум-Кале, если, для достижения того, употребит Правительство некоторые меры. В теперешнем же состоянии Абхазия доставляет нам безопасную во всякое время года для судов станцию в Сухумской бухте, и Мингрелия почти не подвержена набегам; ибо сколько ни будь абхазцы удерживаются в обуздании страхом.

При первом взгляде выгоды сии покажутся весьма ограниченными, но взирать надлежит на те неудобства и вред, кои произойти должны, если Абхазия отдана будет туркам.