Кавказ

Я обегал весь Тифлис, чтобы достать что-нибудь, хотя бы похожее на любимый мною формат и цвет: но тифлисцы еще не ощутили необходимость в такой бумаге, и поэтому ее негде было достать. Грузины, более моего счастливые, не нуждаются в бумаге, чтобы иметь ум. Итак, любезные читатели, если роман «Султанета» и легенда «Шахдаг» не понравятся вам, вините в том не меня, а бело-желтоватую бумагу малого формата, на которой они написаны.

Я начинаю думать, что работа — это как болезнь, она бывает не только как бы локальной, типа, допустим, холеры, но и заразной, как моровая язва. Когда в Москве я нанимал Калино, он не отличался прилежанием: но с прибытием на Кавказ и он заболел жаждой деятельности. Нельзя было оторвать Калино от его занятий даже во время еды. Лишь только начинало светать, он брал перо и оставлял его за полночь, неистово переводя сочинения Лермонтова, Пушкина, Марлинского, случайно переводя и с немецкого, если это попадалось ему под руку; он стал бы переводить и с китайского, если бы ему представился такой случай.

Только два обстоятельства заставляли его оставлять все, даже работу: первое, когда я говорил ему: «Пойдем, Калино, в баню». Второе, когда Торьяни уводил его с собою… Куда? Я никогда не мог этого узнать.

Дни проходили, снег продолжал падать каждое утро, таял в полдень при двенадцати и двадцати градусах тепла, снова морозило вечером, при холоде от восьми до десяти градусов. Все говорили, что нам надо отказаться от поездки в Эривань. Что же касается собственно меня, то, не желая, чтобы Муане еще долее оставался разлученным с Францией, зимы которой и выставки он лишился из-за меня, я сам передумал и решил ехать прямо на Сурам, проехав через Имеретию и Мингрелию, т. е. древнюю Колхиду, и 21 января старого стиля сесть на пароход в Поти.

От Тифлиса до Поти около триста верст, т. е. семьдесят пять миль, а потому я думал, что, отправившись одиннадцатого числа и имея впереди десять дней на семьдесят пять миль, я приеду в Поти вовремя. Получилось не более семи с половиною миль в день, а во Франции это расстояние проезжают в один час (мы, французы, имеем дурную привычку за границей всегда сравнивать, как во Франции. Правда, англичане говорят еще упорнее: «в Англии»).

Наконец наступило шестое января, оно принесло с собою небольшой мороз, градусов в пятнадцати, и ветер с Казбека, приятно напоминавший тот ветер, который ударял в лицо Гамлету на Эльсинорской платформе. Я надвинул свою папаху на уши, надел бешмет, подбитый смушками умертвленных при рождении барашков (бешмет подарен мне г-ном Стараренко), завернулся поверх всего этого в русский плащ и в сопровождении Калино и Торьяни отправился на Воронцовский мост — единственный каменный или, точнее, кирпичный мост в Тифлисе. Я точно не знаю, так ли он называется, но он должен так именоваться потому, что построен князем Воронцовым.

Что особенно приятно в Тифлисе, как впрочем и во всех восточных городах, так это то, что в какое бы платье вы ни закутались, как бы ни было это платье эксцентрично, никто не обратит на вас внимания. Это очень просто: Тифлис средоточие всех народов, сдержанный как истая грузинка. Тифлис знал бы слишком много забот, если б занимался какой-нибудь необычностью в одежде одного из ста тысяч приезжих: турецких, китайских, египетских, татарских, калмыцких, русских, кабардинских, французских, греческих, персидских, английских или германских, которые снуют по улицам города.

Несмотря на холод, весь Тифлис шел, спускаясь с высот и катясь, как пестрая лава, на Куру. Тифлис — обширный амфитеатр, возвышающийся по обоим берегам своей реки, казалось, специально выстроен для ожидаемого торжества. Весь крутой берег реки был покрыт людьми, все кровли были испещрены разноцветными представителями разных наций: шелк, атлас, бархат, белые вуали, шитые золотом, развевались от резкого ветра, словно это был весенний ветерок. Каждый дом походил на корзину с цветами.

Только Кура протестовала против этой весенней распутицы: по ней плыл глыбами лед. Несмотря на это, несмотря даже на ветер со стороны Владикавказа, несмотря, наконец, на десять-двенадцать градусов холода, заставивших жителей дрожать, несколько неустрашимых фанатиков раздевались на берегу реки, чтобы погрузиться в нее в ту самую минуту, когда митрополит опустит в воду крест, и омыть свои грехи в струях святой мерзлой воды.

Другие, желая, чтобы и лошади участвовали в очищении, держали их за уздцы, приготовившись сесть на них в нужную минуту и броситься с ними в Куру. Весь тифлисский гарнизон, пехота и артиллерия, был выстроен в боевой порядок на берегу реки, чтобы ознаменовать ружейными и пушечными выстрелами минуту освящения воды.

Вдруг раздались звуки военной музыки, и мы увидели с моста всю процессию, которая состояла из духовенства и из властей военных и гражданских: во главе ее шел митрополит, он нес крест, назначенный для погружения в реку.

Внешность высшего русского духовенства, облаченного в злато и меха, великолепна.