Кавказ без моря

Мостик. Узкий деревянный мостик с перильцами, ведущий к неизвестно как укреплённому над самой пропастью сараю с верандой. На ней расставлены столики. Далеко внизу бьётся в серых камнях голубая, как купорос, речка.

Сарай дощатый. Над черепичной крышей из трубы идёт дым. В холодном воздухе пахнет чем-то вкусным, истинно кавказским.

Дверь навстречу отворяет толстяк–повар в белоснежном колпаке и заляпанном кровью переднике. В руке он держит нож–секач.

— Гамарджоба! — оценивающе оглядывает меня, словно будущую убоину.

— Салам алейкум! — невпопад ответствую я.

Большая тёплая комната. Стены покрыты лакированным бамбуком, коврами, на полках старинные медные и глиняные кувшины, висят изогнутые рога для винопития, мерцают скрещённые кинжалы. Все мои страхи исчезают.

— Алейкум салам! — неожиданно отзывается кто-то из полутьмы.

Подходит человек с азиатским разрезом глаз, голым, как биллиардный шар, черепом.

Ахмед, — представляется он. — Где будем говорить, здесь или на воле?

Казбек и полковник Марат вопросительно смотрят на меня, и я понимаю, что Ахмед в этой компании — главный.

— На воле.

— Странное дело, Ахмед одет ещё беднее Хасана — ватник, такие же брюки, войлочные боты «прощай молодость».

Проходим мимо кухни на террасу. Пышногрудая девушка вместе с поваром уже сдвигает столики, накрывает их белой скатертью.

Облокотясь о перила, смотрю на увитый плющом и ежевикой противоположный край ущелья, на клекочущий внизу поток. Здесь, на этом склоне, над которым висит сарай, виден застрявший между камнями чей- то большой скелет.

— Это мишка. Медведь, — объясняет подошедший сзади полковник Галиев. — Садитесь. Пока все приготовят и принесут, погреемся.

Видок у него совсем штатский, дохловатый, несмотря на форму, погоны с тремя большими звёздами. Вроде меня, без плаща. Его плащ — «мерседес». На террасе, между прочим, прохладно, если не сказать, холодно. Вряд ли рюмка коньяка, налитая Казбеком, согреет меня, и я уже жалею о своём решении пировать на фоне дикой природы.

Таинственный человек Ахмед сидит у стола в единственном тут соломенном кресле, не мигая, смотрит на меня.

— Так в чём дело? — усаживаюсь на стул, выпиваю коньяк, ставлю пустую рюмку на скатерть.

— Подожди, не спеши, — говорит Марат. Он конвоирует девушку, несущую тяжёлый поднос с закусками. — Пришёл в духан — сначала отдохни. Здесь грузинская кухня, сюда из самого Тбилиси приезжают знатные люди. Сам Шеварднадзе был, сам Джуна со своими телохранителями. Лечила меня там, в комнате.

—Лечи, не лечи, все умрём! — вмешивается повар, водружающий настал блюдо с зажаренным молочным поросёнком. Кто что будет пить? Есть виноградная чача, есть виски, шотландский джин, есть «напереули», «изабелла», прекрасное «лыхны», натуральное «киндзмараули». Кому что открывать?

Я лично начинаю с откупоренной девушкой бутылки пахнущей летним зноем «изабеллы». Это вино хорошо и под прекрасно приготовленное лобио, и под сациви.

Марат пьёт вперемежку то чачу, то виски. Закусывает только какой-то кудрявой травкой.

Казбек пробует понемножку всё, что имеется. Один Ахмед удовлетворяется нарзаном, даже не притронулся к цыплёнку табака, лежащему на его тарелке. Повар то приходит сам, то присылает с девушкой все новые бутылки и блюда. Красивая. Рыжеватая. Всё, что она делает, делает старательно, слишком старательно. Забитый, отупевший человек.

— Как вас зовут?

— Тамрико, — отвечает она, не поднимая глаз.

— Тамрико, там, на улице Хасан. Ему дали поесть?

— Дали. Сама выносила, — шёпотом добавляет, — полковнику нельзя пить. Прошлой раз вызывали сюда «Скорую помощь». Через два часа приехала. Мог умереть.

— Не твоё дело! — вмешивается Марат, — Может быть, хочу покончить самоубийством! Закон не запрещает. Если бы у тебя, не дай бог, был сахарный диабет… Ладно! Иди на кухню, на своё место, — он снова наливает себе чачу в хрустальный стопарик.

— Поднимем тост за этого человека из Москвы, — обращается ко мне Казбек. — Ты пишешь сты–хы, сценарии кино, можешь видеть, что есть под землёй, находить могилы и другие вещи.

— Интересно, откуда стало известно, будто я могу что-то находить? — я возмущён тем, что он называет меня на «ты»! — Фотографировали у замка, следили за мной?

— Вот шакал! Тебя просили? — полковник хватает Казбека за ворот и встряхивает так, что у того сваливается шляпа.

— Отпусти, сам разберусь, — Ахмед нагибается над столом, придвигает к себе консервную банку, поддевает длинным ногтем шпротину и отправляет в рот. Утеревшись краем скатерти, снова откидывается на спинку соломенного кресла. Как бы вспоминая, говорит: