Кавказ без моря

Когда позавчера ездили на выбор натуры, нашли колоритнейший аул. Высоко в горах, со средневековыми сторожевыми четырёхугольными башнями грубой кладки. Режиссёр Ремзик озабоченно сообщил мне и своему метру Вадиму — «Ох, боюсь, чтобы не получилось, как у Висконти или у Феллини!» «Не бойся, не получится! — потрепал его по плечу Вадим. — Лучше узнай, есть ли здесь хоть одна живая душа. Я бы попробовал козьего сыра, Шамиль говорит — целебный. Можно было бы купить с собой в город, в гостиницу».

Я был убеждён, что в этом царстве камня живой души нет, быть не может. Но художник Рафик, которому, несмотря на его какое‑то детское имя, лет сорок пять, с готовностью устремился обегать насупленные каменные сакли, редко разбросанные по склонам, и через полчаса явился к нашему микроавтобусу, своему тёзке «рафику» с одетыми в чёрное длинными старухами. В руках у них был белый сыр, бутыли с молоком и лепёшки. «Гут! Зеер гут!» — вскричал Вадим.

Сыр, с моей точки зрения, отвратителен, молока я не люблю, лепёшки оказались чёрствые.

Рафик снова куда‑то убежал. Пока все остальные жевали, я пытался понять, где, каким образом аборигены добывают воду, есть ли тут дети, и если есть, как они могут произрастать среди холодного царства камня.

Старухи отвечали невнятно, показывая куда‑то вниз, и я понял, что за водой приходится спускаться далеко. Вокруг не было видно ни деревца, ни куста.

Уже пора было ехать назад в город. Рафик не появлялся. И тут я почему- то начал нервничать, стал поддразнивать режиссёра Ремзика; прицепился к его кожаной куртке, вельветовым джинсам, замшевым туфлям и черным очкам, сказал, что во всех странах это униформа бездарностей при кино. Между прочим, он имел несчастье на днях показать Вадиму и мне свою предыдущую, первую, картину и две, так называемые, художественные короткометражки. Это ужас. Я корчился во тьме просмотрового зала, рвался уйти. Но Вадим цепко удерживал меня, нашёптывал — «я сам его руками сниму фильм, всё будет пристойно, не волнуйтесь. В крайнем случае, замените свою фамилию в титрах псевдонимом».

Тогда вот так же вдруг выглянуло солнце. И, наконец, явился художник будущего киношедевра Рафик. Согнувшись, он нёс на спине тяжеленный мешок. Как оказалось, с репчатым луком. Откуда там взялся лук, где и кто его вырастил? Рафик погрузил свою добычу в «рафик» и, отдуваясь, сообщил, что это — гонорар, оплата его труда за роспись стен местного колхозного клуба. Фресками! Что он имел в виду под этим словом, трудно даже представить. Как и то, что здесь, в этом царстве старух и камня имеется клуб. Теперь Рафик был озабочен проблемой реализации лука на городском рынке. Самое ужасное, что я что‑то съязвил по этому поводу на обратном пути в город, пока режиссёр Ремзик мне не шепнул, что у Рафика одиннадцать детей, жена умерла во время последних родов, и он воспитывает их вместе с тёщей. Сказать про себя — «Прости меня, Господи!» легче, чем подойти к человеку и, глядя в глаза, попросить у него прощения. Я этого не сделал. Прости меня, Господи!

Отсюда, с края ущелья, где я сижу у могилы шофёра, далеко видна равнинная часть этой страны. Горы за моей спиной. Отвесные, уже кое–где покрытые на вершинах и склонах снегом. Проглянувшее солнце кренится к западу. Становится ещё холодней. Пока не поздно, пора кончать с этой горной романтикой, возвращаться в город, в душное тепло гостиничного номера, где можно при помощи кипятильника заварить крепкого чая… Поганого. Тбилисской фабрики.

Только встаю, сверху деликатный сигнал автомобиля. Вот он, наконец, мой долгожданный «газик».

— Салам алейкум, Хасан! Что стряслось?

— Ой, извините, опоздал на целых четыре часа. Думал, вы уже в городе. Звонил в гостиницу — вас нет, звонил Шамилю Аслановичу — у него тоже нет.

— Откуда же ты звонил? — усаживаюсь рядом, блаженно откидываюсь на брезентовую спинку сиденья.

— От Руслана.

Мы съезжаем крутым серпантином шоссе, Хасан рассказывает, как, оставив меня гулять на верхнем перевале, поехал вниз, по другую его сторону, к какому‑то своему знакомому чабану добывать выделанную шкуру барана для Вадима Юрьевича. Вадим всем уши прожужжал, прося, а, по сути, требуя, достать оную шкуру, желательно бесплатно, как презент известному московскому режиссёру. Хасан договорился, что шкура будет. Но не бесплатно. По госцене. И теперь перед ним дилемма — самому за неё платить, или же объяснять всё Шамилю Аслановичу. Что по каким- то местным обычаям нежелательно, некрасиво, не соответствует широте кавказской натуры.

— Пошли его вон!

— Кого? — переспрашивает Хасан.

— Вадима! Юрьевича! С чего это ты должен тратить хоть копейку для ублажения московских гостей?! Закатили нам тогда такой пир, да ещё меня спать оставили!