Кавказ. Выпуск XIV. Покорение Эльбруса

С трудом, но без приключений добрались, наконец, до гребня обводного вала. Спуск с него был так же крут, как и подъем, но представлял еще большую опасность, так как спускаться приходилось по скользким и обледенелым камням. У подошвы спуска скалы сходятся так быстро, что образуют узкий коридор, едва доступный для движения одного пешехода. Природа точно намеревалась загородить доступ к Эльбрусу, но потом раздумала и оставила проход, известный у местных жителей под названием железных ворот. За этими воротами местность образует новое плато – последнюю ступень лестницы, ведущей к заповедной грани. Теперь уже не оставалось никаких преград, которые заслоняли бы от взора грандиозную фигуру Эльбруса. Теперь он весь был налицо – от вершины до основания, во всем величии своей необычайной красоты, для описания которой человеческий язык не имеет подходящих выражений.

Террасу, или плато, со всех сторон обступали высокие остроконечные утесы, на отвесных боках которых снег никогда не задерживался, и потому они сохраняли свой черный цвет, представлявший мрачный контраст с окружающими их снежными пустынями. Из-за угрюмых пиков этих утесов виднелись купола и пирамиды покрытых вечным снегом гор в 11 и 12 тысяч футов каждая. И эти исполинские горы казались пигмеями перед колоссальной фигурой самого Эльбруса. Никому из участников экспедиции не приходилось прежде стоять посреди таких подавляющих своим величием декораций – все были поражены до такой степени, что не обменивались впечатлениями: молчали или говорили вполголоса, точно в самом деле стояли у входа в святая святых. Под впечатлением этой картины де Бессе в своих мемуарах обращается к атеистам, приглашая их взглянуть на Эльбрус с того места, на котором он стоял перед ним в немом созерцании, и, положа руку на сердце, сказать – достанет ли у кого-нибудь из них смелости отвергнуть Художника, написавшего такую дивную картину, воздвигшего такой храм, у преддверия которого никаким земным помыслам не остается места в душе человека, ничему, кроме молитвы и смирения.

На этой террасе отряд расположился лагерем. Теперь Емануель уже не сомневался в возможности достичь кульминационной точки Кавказа, и восхождение на Эльбрус было назначено на другой день, 21 июля. Между тем маленький отряд, сопровождавший экспедицию, принялся устраивать для себя помещения, насколько позволяли имевшиеся под рукой средства, а на этот раз не было ничего, кроме снега да скудного подножного корма. Но кавказский солдат умел находить необходимое даже там, где, по-видимому, не росло ни одной былинки. Рассыпавшись по окрестным ущельям, солдаты набрели на какой-то лесок и стали возвращаться в лагерь по одному и по два с охапками хвороста до того огромными, что за ними, кроме движущихся ног, ничего нельзя было видеть. Об усталости совсем забыли и вспоминали об отдыхе только тогда, когда последние лучи догоравшего дня потухли на серебристых шатрах Эльбруса и на лагерь опустилась холодная звездная ночь. Громадные костры запылали между шатрами, и Эльбрус, может быть, в первый раз, увидел на своих равнинах огни, кроме тех, которые каждое утро и каждый вечер зажигались на куполах окружающих его высоких гор.

На следующий день еще не начинала заниматься заря, а все были уже на ногах. И людям, просвещенным наукой, и темным простолюдинам одинаково хотелось хоть раз в жизни насладиться видом Эльбруса при первых лучах восходящего солнца. И вот звезды стали гаснуть одна за другой. На востоке протянулась белая полоса рассвета, и снеговые горы, окутанные синеватой мглой, стали окрашиваться в такой нежно-розовый цвет, что издали казались прозрачными. И вдруг ледяная корона Эльбруса зажглась мириадами ослепительных искр, и он предстал во всем блеске утреннего наряда, одетый в серебро, как златотканую глазетовую ризу. То же явление повторилось и на соседних покрытых снегом вершинах. Даже черные остроконечные утесы на несколько мгновений утратили свой угрюмый вид и казались отлитыми из флорентийской бронзы. Картина была достойна великого Художника, Зиждителя этой дивной природы. И взоры людей невольно обратились вверх, к беспредельной глубокой синеве эфира, куда с земли не достигает ничто, кроме молитвы…