Читаем Кавказ. Выпуск XVIII. Трагедия изгнания полностью

Хороший прием и достаточное пособие горцам, подобно тому, как и само их выселение, были весьма желательны турецкому правительству, но оно вовсе не ожидало поголовного выселения черкесов. Смотря сначала на выселение, как на весьма благоприятный для нее шанс усилить мусульманский элемент для подавления райи, она привлекла горцев, не рассчитав своих наличных средств, заигрывала с переселившимися, заставляя христианское население снабжать их необходимым помещением и всем, что нужно для водворения; она продолжала даже высылать эмиссаров для усиления выселения, но когда сотни тысяч душ обедневших и изнуренных черкесов бросились разом в Трепизонд и Константинополь, Порта не только не была в состоянии удовлетворить их нужды, но увидела в горцах опасность для внутреннего спокойствия.

«Турецкое правительство, – писал наш поверенный в Константинополе, – желает перевозить горцев в разные пункты, чтобы не селить их сплошными массами, для предупреждения могущей произойти от того опасности для общественного порядка и для государственной власти»[39].

«Из Трепизонда горцев направляют прямо в Карсу и Арзингану, от чего по всей дороге страшные разбои, – писал Мошнин к генералу Карцову. – На черкесов никакого суда нет, и местные власти их боятся. Эмин-паша ничем не занимается, кроме черкесских дел, и то затем, чтобы составить капитал за счет переселенцев»[40].

«Предполагается, – доносит наш консул в Эрзеруме, – поселить до 4 тысяч семей горцев, разместив на 30 домов одно черкесское семейство – для его содержания, выдачи ему посевов, постройки дома и прочего 1500 семей должны быть отправлены в Ван и Гекияри, остальные будут размещены в Карсском санджаке и Эрзерумском вилайете, за исключением Баязетского округа, занятого по преимуществу кочующими курдами»[41].

* * *

Такой способ поселения горцев и благодетельствование им за счет коренного, в особенности христианского, населения, естественно, должен был внушить глубокую вражду между ним и пришельцами. Горцы водворялись везде силой, и как турецкие власти не всегда могли справиться с противодействием жителей, то переселенцам оставалось одно: расправляться с ними самим; но и такая задача совершенно противоречила всем надеждам их на счастливую безмятежную жизнь в Турции. Поставленные в такое положение, они скоро поняли, как глубоко ошиблись, и недовольство их выразилось прямым сопротивлением всем распоряжениям турецкого правительства по их водворению, которое, дав разрешение принимать прибывающих с Кавказа горцев, не имело никакого понятия о размере переселения. Пользуясь совершенной свободой выселяться и услугами турецких каботажных судов, всегда посещавших Кавказский берег, черкесы направлялись прежде всего в два пункта: Трепизонд и Константинополь, так как других городов в Турции они не знали[42]. Нахлынув сюда всей массой, они поставили местные власти в крайне затруднительное положение. Водворять переселенцев в порядке между коренным населением или отдельными колониями с политическою целью в виде военных поселений на границе с Россией и впереди болгарского населения в Европейской Турции оказывалось положительно невозможным, так как никаких планов и предположений о распределении переселенцев не было и не могло быть сделано. Все это составлялось и предполагалось уже в то время, когда выселение достигло больших размеров и переселенцам пришлось стоять таборами на берегу моря близ Трепизонда и Константинополя, перенося всеможные лишения и бедствия. Заболеваемость и смертность между переселенцами достигли, как сказано, ужасающих размеров и угрожали всему населению заражением и эпидемиями тифа и оспы.

«Недоумеваю, что будет делать турецкое правительство с выходцами, – писал Мошнин генералу Карцову. – Они тратят большие деньги, но распоряжаются дурно. Горцы очень стеснены в их жилищах и между ними развиты тиф и оспа. Для Трепизонда это сущее наказание. Сюда едет из Константинополя член Санитарного комитета Бароцци инспектором карантинной части»[43].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций
1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций

В монографии, приуроченной к столетнему юбилею Революции 1917 года, автор исследует один из наиболее актуальных в наши дни вопросов – роль в отечественной истории российской государственности, его эволюцию в период революционных потрясений. В монографии поднят вопрос об ответственности правящих слоёв за эффективность и устойчивость основ государства. На широком фактическом материале показана гибель традиционной для России монархической государственности, эволюция власти и гражданских институтов в условиях либерального эксперимента и, наконец, восстановление крепкого национального государства в результате мощного движения народных масс, которое, как это уже было в нашей истории в XVII веке, в Октябре 1917 года позволило предотвратить гибель страны. Автор подробно разбирает становление мобилизационного режима, возникшего на волне октябрьских событий, показывая как просчёты, так и успехи большевиков в стремлении укрепить революционную власть. Увенчанием проделанного отечественной государственностью сложного пути от крушения к возрождению автор называет принятие советской Конституции 1918 года.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Димитрий Олегович Чураков

История / Образование и наука
Сталин. Битва за хлеб
Сталин. Битва за хлеб

Елена Прудникова представляет вторую часть книги «Технология невозможного» — «Сталин. Битва за хлеб». По оценке автора, это самая сложная из когда-либо написанных ею книг.Россия входила в XX век отсталой аграрной страной, сельское хозяйство которой застыло на уровне феодализма. Три четверти населения Российской империи проживало в деревнях, из них большая часть даже впроголодь не могла прокормить себя. Предпринятая в начале века попытка аграрной реформы уперлась в необходимость заплатить страшную цену за прогресс — речь шла о десятках миллионов жизней. Но крестьяне не желали умирать.Пришедшие к власти большевики пытались поддержать аграрный сектор, но это было технически невозможно. Советская Россия катилась к полному экономическому коллапсу. И тогда правительство в очередной раз совершило невозможное, объявив всеобщую коллективизацию…Как она проходила? Чем пришлось пожертвовать Сталину для достижения поставленных задач? Кто и как противился коллективизации? Чем отличался «белый» террор от «красного»? Впервые — не поверхностно-эмоциональная отповедь сталинскому режиму, а детальное исследование проблемы и анализ архивных источников.* * *Книга содержит много таблиц, для просмотра рекомендуется использовать читалки, поддерживающие отображение таблиц: CoolReader 2 и 3, ALReader.

Елена Анатольевна Прудникова

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Алхимия
Алхимия

Основой настоящего издания является переработанное воспроизведение книги Вадима Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры», вышедшей в издательстве «Наука» в 1979 году. Ее замысел — реконструировать образ средневековой алхимии в ее еретическом, взрывном противостоянии каноническому средневековью. Разнородный характер этого удивительного явления обязывает исследовать его во всех связях с иными сферами интеллектуальной жизни эпохи. При этом неизбежно проступают черты радикальных исторических преобразований средневековой культуры в ее алхимическом фокусе на пути к культуре Нового времени — науке, искусству, литературе. Книга не устарела и по сей день. В данном издании она существенно обновлена и заново проиллюстрирована. В ней появились новые разделы: «Сыны доктрины» — продолжение алхимических штудий автора и «Под знаком Уробороса» — цензурная история первого издания.Предназначается всем, кого интересует история гуманитарной мысли.

Вадим Львович Рабинович

Культурология / История / Химия / Образование и наука