Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века

Крупный знаток Кавказа и его истории А. П. Берже в исследовании «Выселение горцев с Кавказа» писал в начале 1880-х годов: «В течение 20-ти лет ни один из чеченских аулов не был уверен в том, что он останется на месте до следующего дня; то наши колонны истребляли их, то Шамиль переселял на другие места по мере наших движений. Благодаря необычайному плодородию почвы, народ не погиб от голода, но потерял всякое понятие об удобствах жизни, перестал дорожить своим домом и даже своим семейством»^[145].

Историк, естественно, не мог предположить, что постоянные переселения, которым подвергались чеченцы в середине XIX века, по жестокости и истребительности не шли ни в какое сравнение с тем, что ожидало их в столетии следующем. (Хотя один ситуационный аналог имеется — значительную часть из многих тысяч эмигрировавших в Турцию чеченцев турки отправили на жительство в Месопотамию, где большинство из них вымерло от тяжелого, непривычного климата.)

Наблюдая ретроспективно тот энергичный пасьянс, который раскладывали на Кавказе генералы, тасуя племена и разбрасывая их по огромному пространству в соответствии с возникавшими идеями, следуя меняющейся оперативной обстановке, не задумываясь над воздействием, которое производит это холодное насилие на сознание горцев, трудно отрешиться от простой мысли о злорадном торжестве причинно-следственных связей в истории…

Эхо Кавказской войны, или смыкающиеся крайности

Я начинаю любить Кавказ, хотя посмертной, но сильной любовью. Действительно хорош этот край дикой, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противуположные вещи — война и свобода.

Л. Толстой. Дневник. 9 июля 1854 г.

В № 3 «Дружбы народов» за 1996 год была опубликована статья Ивана Дзюбы, принципиально важная для этой книги.

О чем, собственно, эта статья? О том, что Российская империя безжалостно захватывала и подавляла соседей, русское общество эту преступную деятельность приветствовало, а русские писатели в подавляющем большинстве имперскую экспансию воспевали. (См. первую главу книги.)

В статье много верного, и счет, предъявленный России, — суров.

Но остаются неразрешенными вопросы — было ли все это со стороны России уникальным имперским хищничеством или укладывалось в общемировую практику? почему именно так (и как именно?) вело себя общество и особенно столпы русской культуры, аккумулирующие в своем творчестве общественные настроения?

И. Дзюба особо выделяет две жертвы Российской империи — Украину и Кавказ. Это и понятно — подзаголовок статьи: «„Кавказ“ Тараса Шевченко на фоне непреходящего прошлого».

И. Дзюба прав — прошлое непреходяще, история — процесс нерасчленяемый. Мы живем в этом нерасчленяемом времени. Именно поэтому так велико должно быть сознание ответственности, когда мы призываем прошлое для выяснения сиюминутных взаимоотношений.

Существует небезосновательное мнение, что драматическая судьба России (которая, право же, не сводилась к захватам и угнетениям) не в последнюю очередь детерминирована возможностью расползания по гигантским сопредельным пространствам вместо концентрации усилий на пространстве достаточном, но ограниченном — как это произошло с европейскими государствами. Об этом выразительно сказал Вяземский: «Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст»^[146].

Мировой дух распорядился так, что с востока и со стороны значительной части южных границ Московское государство, а затем и Россию обступали рыхлые политические пространства. Для того чтобы избегнуть расползания, государство должно было проявить уникальную волю к самоограничению. А кто покажет мне государство, которое могло расширить свои пределы без особых, казалось бы, издержек и не сделало этого? Все мировые империи, как, впрочем, и национальные государства, расширяли свое «жизненное пространство» сколько хватало сил. Нет надобности ссылаться на примеры Рима, Чингисхана, Александра Македонского, арабов первых исламских столетий или Османскую Турцию. Достаточно вспомнить средневековую и новую историю Европы — Столетнюю войну, Тридцатилетнюю войну, войну за испанское наследство, Семилетнюю войну… Этот кровавый передел территорий шел вплоть до окончания второй мировой войны.

Можно, конечно, сокрушаться, что народы мира, с кроманьонцев начиная, не смогли мирно договориться о разделе земель, а вместо этого устроили из мировой истории черт знает что. Да много ли в этих сетованиях проку? Можно было бы принять — как основополагающий — тезис Паскаля: «Люди столь необходимо безумны, что значило бы еще раз сойти с ума, чтобы не быть безумным»^[147]. Но в этом случае все наши рассуждения теряют смысл.