Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века

И. Дзюба в своих инвективах постоянно апеллирует к Тарасу Шевченко. Из статьи получается, что во всей культуре Российской империи первой половины XIX века был один-единственный гуманист, поднявшийся на моральную высоту, для прочих недостижимую, вырвавшийся из психологического контекста эпохи. Так ли это — при всем уважении к таланту и мученической судьбе Кобзаря?

Поэма «Кавказ», которая связывает все пласты статьи И. Дзюбы, действительно являет собою образец высочайшего сочувствия обиженным, и — прав И. Дзюба — смысл ее гораздо шире, чем протест против завоевания Россией Кавказа. Шевченко воздымается до богоборческих высот, скорбя о несовершенстве мира вообще. В таких случаях обличители идут поверх исторической реальности. Шевченко, разумеется, прекрасно понимает, что русская армия вела тяжкую для себя и гибельную для горцев войну не для того, чтобы отобрать у них саклю и чурек или посягнуть на их жизненный уклад, — это были трагические издержки разрешения куда более серьезных задач. И для горцев смысл их смертельной борьбы заключался не в защите имущества — они могли сохранить его, покорившись, — а в отстаивании своего миропредставления, вне которого их жизнь во многом теряла смысл, ибо терялось сложившееся веками самопредставление.

Однако при всем сочувствии к позиции Шевченко (и И. Дзюбы) нельзя не сказать и о том, что свойственная им яростная напряженность неприятия и негодования несет в себе и немалую опасность, если она не имеет катарсиса.

В обращенном к Гоголю стихотворении, написанном незадолго до «Кавказа», рассуждая о падении национального самосознания, Шевченко сокрушался:

Не услышит вольных пушек
Сторона родная.
Но зарубит старый батько
Любимого сына
За свободу, честь и славу
Своей Украины.

Речь, как легко догадаться, идет о Тарасе Бульбе…

«А Тарас гулял по всей Польше со своим полком, выжег восемнадцать местечек, близ сорока костелов и уже доходил до Кракова. Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие и лучшие замки, распечатали и поразливали по земле казаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна, одежды и утвари, находимые в кладовых. „Ничего не жалейте!“ — повторял только Тарас. Не уважили казаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц: у самых алтарей не могли спастись они; зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огненного пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы сама сырая земля и степная трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие казаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя».

Решительно расходясь с Гоголем относительно органичности единства России и Украины, Шевченко тем не менее выбрал эталоном патриота Тараса Бульбу.

И тут можно было бы задать вопрос: можно ли считать с нашей нынешней точки зрения морально здоровым общество, лучший поэт которого, совесть народа, ориентируется на подобные проявления любви к родине и приемлет такие методы борьбы за ее «свободу, честь и славу»?

Гоголь в повести своей специально оговаривается и относит весь этот и сопутствующий кошмар за счет варварских обычаев того времени, обычаев, неприемлемых для Гоголя и его современников.

«Славно, хлопцы!» — на базаре
Железняк взывает,
Кругом пекло; гайдамаки
По пеклу гуляют…
Всех побили, все забрали.
«Теперь, хлопцы, будет!
Утомились, отдохните!»
Улицы, базары
В грудах трупов, в море крови…

Это — шевченковские «Гайдамаки». Но уже времена достаточно близкие — последняя треть XVIII века. Последователи Тараса Бульбы вершат свой суд над мирным польским населением…

В замечательном стихотворении «Завещание» есть у Шевченко такие строки, обращенные уже к современникам:

Схоронив меня, вставайте,
Цепи разорвите
И злодейской вражьей кровью
Волю окропите

После долгого перерыва я перечитал стихи Шевченко. Могу уверить И. Дзюбу, что русские крестьяне частенько страдали ничуть не меньше украинских, но не было в русской литературе писателя — тем паче поэта, — который бы с такой страстью проповедовал социальный реванш, да еще замешенный на реванше национальном. (Разве что знаменитое «К топору зовите Русь!», но это был лозунг чистого политика-радикала.)