Кавказ: земля и кровь

Сегодня приехал сюда из Анапы купец и выстроил деревянный балаган около штабу, у него можно все иметь и довольно по сходной цене, но что толку в нем, когда ни у меня, ни у артельных моих товарищей нет ни копейки: жалованья нам не дали под предлогом, будто мы поздно отдали наши аттестаты, а рационов, хоть на них не очень и раскутишься, тоже не получили.

Вельяминов представил, чтобы мы рационные деньги получали серебром, это было бы очень недурно.

5 августа. Полтинин с 4[-мя] батальонами и с 8[-мью] орудиями ходил сегодня на фуражировку. Черкесы были в сборе, их было до 500, и они делились на несколько колонн, коими командовал один разъезжавший сзади их на белой лошади мулла или гаджи (как у того, так и у другого шапка оборочена белою шалью, но первый есть священник, а вторыми называются все те, которые были в Мекке). Когда второй батальон Навагинского полка пошел на гору для занятия позиции, то черкесы, сделав по 2-й гренадерской роте залп, кинулись на шашки. Я был в это время в палатке, ужасный крик заставил меня выйти, и я видел, как наши бегом занимали гору, ужасный гик заглушал ура; черкес было пропасть, но они неожиданно попались, воображая, что тут только одна рота, между тем как 2-я гренадерская кинулась на них на штыки, 4-я мушкетерская и 5-я мушкетерская приняли их с боков и душили перекрестными залпами. Потеря черкес была ужасная: они едва успевали подбирать тела, а у нас убито всего трое и ранено два. Когда все замолкло и позиции нашими были заняты, то еще просвистело три или четыре черкесских пуль, и одна из них попала прямо в сердце Меньщикову,^[277] так что тот только успел вздохнуть. Полтинин, видя, что он порядочно отщелкал черкес, отправил свой 2-й батальон в лагерь и пошел с остальными тремя версты еще с две дальше, где совсем не видно уже было черкес и не было более пяти выстрелов при отступлении. Это послужит для них уроком, и они не будут сметь так близко подползать. Бедный Меньщиков был жертвою сегодняшней фуражировки, его очень жаль: он прекрасный малый и еще так молод, третьего дня он получил из Ставрополя от сестры золотой крестик и по получении, будто предчувствуя свою близкую смерть, просил поручика Рыкова, чтобы он потрудился отправить крестик обратно к сестре в случае, если его убьют. <…>

6 августа. Сегодня большой праздник, и потому людям дан роздых и работы никакой не производится; в Петербурге теперь парад у Спас-Преображения по случаю праздника Преображенского полка. Этот день напоминает мне мое детство: я помню, с каким нетерпением дожидал я этого дня, чтоб поесть яблок и меду, ибо в этот день у нас в Малороссии святятся в церкви спелые яблоки, груши и мед.

В 6 часов вечера я отдал последний христианский долг Меньщикову, мы несли его гроб, все Гвардейского корпуса офицеры одеты были в мундирах, тут были почти все офицеры Навагинского полка и некоторые — других. Как жаль его, бедного, как горестно хоронить своего товарища, хотя совершенно чуждого, но каково будет услышать родителям его и родственникам! Эта минута ужасна и иногда может быть для них смертельна.

7 августа. Полковник Бриммер с 4[-мя] батальонами ходил на фуражировку, <…> егеря, кинувшись на ура, захватили одно черкесское тело и притащили его в лагерь, за что один из первых получил от Вельяминова червонец. <…> Казбич после фуражировки, бывшей перед этою, когда его отпотчевали отсюда, совсем уехал. <…>

8 августа. Трое черкес приезжали сегодня за телом и получили его без всякого выкупа. Время сделалось теперь довольно холодное, так что невозможно купаться, вчера в первый раз еще была здесь ввечеру после зари сильная гроза, и дождь шел почти целую ночь. Надобно заметить, что мы утром пьем чай, когда кто встанет, обедаем в 12, вечером пьем чай, когда солнце сядет за горой, и ужинаем тотчас после заревой пушки, и если кого из нас в это время нет, то мы не дожидаем. <…>