Кавказская Атлантида. 300 лет войны

«Что касается нашей журналистики, с которой снята была прежняя строгая узда, — то она воспользовалась данным ей простором уж слишком широко: она не ограничилась обличением существующих язв, злоупотреблений и беззаконий, а приняла характер оппозиции против всего правительственного, начала возбуждать недоверие ко всякой власти, разрушать все, на чем держится в государстве равновесие и порядок».

Георгий Федотов, глубокий мыслитель, обогащенный опытом крушения российского государства в 1917 году и последствий этого крушения, назвал известную статью о Пушкине «Певец империи и свободы». Эта только на первый взгляд противоречивая формула полностью подходит к миропредставлению Милютина. Стройный, отлаженный, прочный государственный механизм нерасчленяемой империи он считал гарантией личных свобод граждан. Этой же позиции придерживался и зрелый Пушкин.

Милютин, считая либеральные реформы неизбежными и необходимыми, не обольщался относительно готовности к ним всех слоев населения. При этом Милютин, работавший внутри системы, прекрасно знал ей цену:

«Нельзя не признать, что все наше государственное устройство требует коренной реформы снизу доверху. <…> Все отжило свой век, все должно б получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершенными в 60-х годах. К крайнему прискорбию, такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже городового. <…> Я убежден, что теперешние люди не в силах не только разрешить предстоящую задачу, но даже и понять ее».

Эта черновая дневниковая запись, фактически констатирующая провал реформ, была сделана в 1879 году на закате александровского царствования и государственной карьеры Милютина, вскоре после победы в русско-турецкой войне, одним из энергичных инициаторов которой был Милютин и которая (об этом уже говорилось) стала причиной совершенно неожиданных событий внутри страны — в ближайшей перспективе и международных — в перспективе отдаленной.

Неразрешимое внутреннее противоречие государственной доктрины и практики Милютина заключалось не в парадоксальности его политической позиции — «империя и свобода», а во вторжении «военного» слоя его сознания в сферу гражданского государственного строительства. Л. Г. Захарова приводит убийственные по своему реальному смыслу цифры, свидетельствующие, что под давлением Милютина военный бюджет России в самый напряженный период реформ поглощал средства, без которых эти реформы, идеологически энергично поддержанные тем же Милютиным, не могли эффективно осуществляться.

Совершенно так же внешнеполитическая имперская доктрина военного министра, восходящая к «восточным утопиям» Петра I и Екатерины II, доктрина, которой он обосновывал необходимость войны с Турцией вопреки категорическим возражениям министра финансов, вошла в катастрофическое противоречие с его же представлениями о внутреннем развитии страны.

Проницательный политический мыслитель, понимавший неимоверную сложность внутренних проблем, в качестве стратега-генерала бестрепетно расширял пределы империи на юго-востоке, неумолимо покоряя Кавказ, завоевывая Среднюю Азию, ставя перед Россией непосильные экономические задачи и провоцируя международные осложнения.

А между тем в «Воспоминаниях» присутствуют оценки и размышления, свидетельствующие о тонком понимании чужих ошибок в международной сфере. Таковы страницы, к примеру, посвященные мексиканской авантюре Наполеона III. Брезгливое описание попытки французского императора посадить на место законного президента Бенито Хуареса австрийского эрцгерцога Максимилиана в качестве монарха имеет важный подтекст. Внимательно читавший западную прессу Милютин, разумеется, знал, что в Мексике перед французской интервенцией закончилась ожесточенная гражданская война, которую мексиканцы назвали Войной за Реформу, одной из главных составляющих которой был «Закон Хуареса», отменяющий «фуэрос» — сословные привилегии. Победа Максимилиана и французов означала откат Мексики в прошлое, что было для Милютина принципиально неприемлемо.