Кавказская слава

Он помнил Мадатова преображенским поручиком, егерским капитаном, гусарским ротмистром и даже полковником. Тогда это был молодой, отчаянный офицер, удалец, усатый рубака, водивший солдат в атаку с веселой лихостью. Теперь же у его тахты сидел суровый генерал, на расстоянии излучавший силу и власть. Даже то, как ровно он прямил спину, придавливая низенький табурет, как опирался руками на отстегнутую, поставленную между колен саблю, изобличало человека, привыкшего командовать, распоряжаться, отдавать приказы, которые выполнялись незамедлительно.

Сергей прикинул, что Мадатову не должно быть более сорока. Скорее всего, даже на два-три года меньше. Самому Новицкому летом исполнилось тридцать три. Разница небольшая — всего пять лет, но какая дистанция даже не в чинах, а в человеческих качествах. Про себя он частенько думал, что не далеко успел уйти от того безусого прапорщика, которым начал свою карьеру военного. Так и остался неуклюжим мальчишкой, робеющим каждого старшего годами и чином. Мадатов же, казалось ему, сделался человеком вполне самодостаточным, знающим свое предназначение в жизни, гордящимся своим местом, уверенным, что превозможет, сдвинет, перешагнет любое препятствие.

Они недолго разглядывали один другого. Мадатов сдвинул густые брови и заговорил первым:

— Я слышал, что ты дрался. Знаю доподлинно — почему. Спасибо тебе, Новицкий. Но скажу так, ты человек храбрый, только неосторожный.

Новицкий коротко хохотнул. Не докучай ему рвущая боль в правой части груди, посмеялся бы от души, громко и долго. Кто же обвиняет его в чрезмерной лихости — сам Мадатов!..

— Я знаю, что он сказал. Знаю, что ты ответил. Хорошо ответил, только поторопился. Надо было передать его слова мне, а уж я бы с ним разобрался.

— Передавать, переносить, ваше сиятельство, как-то не слишком… прилично, — Сергей затруднился с поиском последнего слова, желая и быть понятым, и не обидеть невзначай собеседника.

— А пулю в бок получать — это прилично?

— Обидно. Но что же поделаешь, если он целит вернее. Но теперь дело кончено…

— Как это — кончено?! — Зычный голос Мадатова заполнил комнату, и одну секунду Сергею казалось, что от такого напора либо раздвинутся стены, либо крыша поднимется. — Ты, честный человек, — ранен! Он, мерзавец, — здоров! Нет, Новицкий, теперь дело только начнется.

Сергей с ужасом понял, что Мадатов не шутит и в самом деле пойдет так далеко, куда только позовет его закипевшая кровь. Что же выйдет из дуэли генерал-майора с чиновником, можно было легко представить. Он начал говорить мягко, уважительно, даже подобострастно, зная, что Мадатову лестно слышать лишний раз и титул, и звание:

— Ваше превосходительство, дело между мной и коллежским асессором Бранским действительно началось с упоминания вашего имени. Но когда соперник мой решил, что я его оскорбил, причина стычки отодвинулась в сторону и, в общем, была забыта. То есть, ваше сиятельство, после моей реплики, действительно, сознаюсь, удачной, смеяться стали уже над Бранским. Если же вы, князь, решитесь возбудить это дело, тифлисское общество снова начнет пережевывать слова этого негодяя.

Мадатов усмехнулся:

— Ты правильно сказал, Новицкий, именно — негодяя. А негодяям на земле делать нечего. Он оскорбил меня… нас… тебя… Он должен умереть.

— Князь, давайте начистоту. Оскорбление было. Но пролилась кровь, и, как обычно в делах чести, все уже смыто.

Мадатов округлил и еще более выкатил черные глаза, развел руками. Сабля, оставленная без опоры, скользнула вдоль бедра и упала бы на ковер, но князь успел ее подхватить.

— Оскорбление смыто?! Ха! Оскорбление, Новицкий, смывают не своей кровью, а вражеской. Но ты уже больше не беспокойся. Лежи спокойно, выздоравливай, я все улажу сам. Теперь он будет драться со мной. И рубиться, а не стреляться. Пистолеты — случай! Я сморгнул и — промахнулся. Он дернулся и — попал… И что там все эти ваши вызовы, правила, секунданты. Я привезу ему саблю и спрошу — мужчина ли он? И я не убью его сразу. Нет — буду уничтожать понемногу, отрубать по кусочку то здесь, то там. А потом уже развалю — от плеча и до пояса…

Новицкий молчал, понимая, что любое его слово только еще больше раздует костер, полыхавший в душе Мадатова. Он сам ненавидел и презирал Бранского, был бы счастлив никогда не увидеть мерзавца более, но убивать его… Его пугала почти первобытная жестокость, приоткрывшаяся ему в словах и взглядах хорошо знакомого ему человека. Сила и энергия, ему самому неведомая, хлынула в комнату, заполняя ее, подчиняя его самого. Сергей напрягся и сделал еще одно усилие:

— Мы с вами оба воевали, князь. И оба дрались на дуэли. Даже с одним и тем же противником. Так, ваше сиятельство, дуэль и война — совершенно разные вещи.

— И там, и там убивают, — отрезал Мадатов, легко поднявшись. — Не волнуйся, я все улажу. Поправляйся.

Он направился, было, к выходу, но вдруг задержался:

— Что за человек от тебя выскочил? Вроде бы я его где-то видел.