Бдительная охрана русских границ со стороны Бомбака и Шурагеля, дело под Паргитом, в Карском пашалыке, набеги в Эриванское ханство и особенно замечательный ночной переход от Мигри до Керчевани по горам, в которых не существовало никаких тропинок, в 1812 году – достойно завершили собою славное боевое кавказское поприще Лисаневича.
На Кавказе Лисаневич успел, однако, выдвинуться не одной боевой отвагой, но и своими политическими и административными способностями. Еще при Цнцианове, когда ему поручено было вести переговоры о принятии Карабага в русское подданство, Лисаневич, научившись в короткое время в совершенстве говорить по-татарски, приобрел в ханстве большое народное доверие, и его влиянию главным образом должно быть приписано то, что Россия удержала за собою Карабаг при нашествии персиян в 1805 году. Его присутствие в Шуше удержало жителей в повиновении даже в то время, когда часть Карабага передалась персиянам. Ему же обязана была заселением обширная Лорийская степь, еще со времен грузинских царей обращенная в пустыню частыми нашествиями персиян и турок. Лисаневич первый обратил внимание на привольные места, вызвал сюда заграничных армян, устроил для них дома, помог завести хозяйство и вообще позаботился об устройстве быта новых поселенцев. С его легкой руки мертвая степь снова была призвана к жизни и мало-помалу постигла цветущего состояния.
Тринадцатого августа 1815 года Лисаневич простился с Кавказом; он был назначен командиром одной из егерских бригад, расположенных внутри России, но еще на пути к месту своего назначения получил высочайшее повеление вступить в командование седьмой пехотной дивизией. С этой последней он пробыл несколько лет во Франции, в составе корпуса графа Воронцова, и получил от французского короля орден Почетного Легиона большого креста со звездою. Возвратившись из Франции, Лисаневич продолжал командовать той же дивизией до пятого сентября 1824 года, когда назначен был командующим войсками на Кавказской линии на место умершего генерала Сталя. Назначение это состоялось по личной воле государя, одновременно с тем пожаловавшего Лисаневичу и чин генерал-лейтенанта. Несколько лет, проведенных вне Кавказа, не охладили в старом генерале прежнего воинственного пыла – он был огонь и отвага, и новое назначение его было ему по сердцу, Двенадцатого марта 1825 года он был уже в Георгиевске.
Но невесело встретил Кавказ на этот раз Лисаневича. Не много нашел он в войсках старинных сослуживцев, деливших с ним былые походы по Закавказью. Многие, конечно, знали его, но знали понаслышке, и он не мог не чувствовать себя одиноким. К тому же и отношения между ним и Ермоловым сложились сразу нехорошо. Ермолов недоволен был назначением Лисаневича, состоявшимся помимо его желания, а Лисаневич, справедливо гордившийся именно своей кавказской службой, обижался оказываемыми ему недоверием и холодностью.
Кавказскую линию Лисаневич застал между тем в смятении. Черкесы, врывавшиеся из-за Кубани, громили русские села; Кабарда была объята восстанием; в Чечне зрел бунт, “слухи о появлении пророка собирали чеченцев в буйные шайки. По самому ходу событий Лисаневич должен был прежде всего обратить внимание на Кабарду, центральное положение которой сообщало ей первостепенное значение; здесь было управление главного начальника Кавказской линии; здесь сосредоточивались все запасы, магазины и парки; здесь проходила Военно-Грузинская дорога – единственный путь, по которому могло производиться безостановочное сообщение с Грузией. Заботы о Чечне стояли на втором плане. Но не успел Лисаневич осмотреться среди этого хаоса событий, как взятие чеченцами Амир-Аджи-Юрта и происшествия на Сунже заставили его покинуть Кабарду и скакать в Наур, чтобы на месте измерить степень опасности. От Грекова он узнал здесь, что войск свободных нет, и для действия в поле необходимо ждать прибытие ширванских батальонов. События между тем не ждали. Отчаянное положение осажденного Герзель-аула заставило генералов принять геройское решение, увенчавшееся блестящим успехом, но, как мы видели, оба они пали жертвой простой неосторожности и несчастного случая.