Кавказская война. Том 2. Ермоловское время

“Народ,– писал он,– не понимающий настоящей цели съемки, не видавши никогда дел подобного рода и инструментов, может почесть это относящимся к вящему вреду его и к стеснению вольности его кочевок. Расстроенные умы могут воспринять ложное понятие и раздражиться еще более. Приведение в известность местоположения слабо только заменило бы могущее произойти от моей неосторожности зло, которое, будучи столь же неприятно для начальства, погрузило бы в бездну гибели и народ шамшадильский”.

Донесения шли за донесениями, и едва Вельяминов получил письмо Эксгольма, как пришло другое от Тихоцкого.

“Вчера я имел честь доносить об обстоятельствах,– писал он,– в которых я нахожусь, но ужасы ежечасно умножаются; весь народ в волнении, которое изобразить невозможно. Огромные толпы являются на дороге и несут с собою не оружие, а детей и жен своих на жертву. Они утверждают, что злонамеренные партии в прочих дистанциях и в самой Грузии уже давно подстрекают их к возмущению и что первый выстрел с их стороны поднимет и прочих. Народ присягнул, однако, что не поднимет оружия, а истребит хлеб свой и скот, принесет ко мне в лагерь умерщвленных детей и женщин, и будет спасаться бегством. Вообще лозунг народа один: “Насибсултан или смерть!”

Персидская война на границе; беглый царевич Александр разъезжает по оной, и ежели народу не будет возвращен султан, я должен ожидать худых последствий, ибо влияние его (султана) не только простирается на его народ, но вообще более, нежели сильно, как между жителями, населяющими Грузию, так и в заграничных местах.

Спасите верный российскому правительству народ, или должно будет ожидать тех ужаснейших происшествий, которых примеры со всеми ужасами еще не были в стране сей”.

Но, быть может, нигде не сказалась с такой силой настойчивость и определенность политики Ермолова, как именно в этом случае.

Вельяминов отвечал Тихоцкому.

“Вы напрасно заверили честным словом бунтующие толпы татар о возвращении султана. Вам известна твердость Алексея Петровича, а потому и не следовало вам заверять в том, чего сделать нельзя. Повторите народу, что одно только повиновение его может когда-либо возвратить султана, всякий же бунт еще более отягчит участь его, и народ лишится его навсегда. Побегом нескольких агаларов и родни султана не затрудняйтесь: потеря нескольких семейств и даже половины народа меньше вредна для правительства, чем потворство бунтующим; несколько выстрелов картечью (в крайнем только случае) все успокоят.

Беглый царевич Александр, с толпой своих трусливых приверженцев, а не персидских войск, не должен вас нимало беспокоить, ибо он, по силе мирных трактатов с Персией, явно действовать не может. Цель его – только возмущать шамшадильцев и прикрывать их во время побега.

Помните, что ничего не может заставить главнокомандующего удовлетворить буйным требованиям народа, и он готов на всякие пожертвования”.

Как Вельяминов, так и Ермолов были убеждены, что беспорядки происходят преимущественно по наущению агаларов и родственников султана и имеют между прочим опасение, чтобы султан, в случае его возвращения, не стал мстить народу за равнодушие к его судьбе. Поэтому сочтено было нужным еще раз обратиться к жителям Шамшадиля с новой прокламацией.

“Если бы из вас, хотя и многие,– писал в ней Ермолов,– вознамерились бежать за границу, я ничего не сделаю, чтобы удержать их; никогда благонамеренный не оставит своей родины, следовательно, бежавшие будут изменники, и полезно не иметь их в крае. Не думайте, чтобы когда-либо позволено было таковым возвратиться на родину,– никогда! И мне приятно будет изобильные земли ваши и многочисленные стада отдать в награду подданным моего великого государя, верным и покорным. Я найду таковых между вашими единоверцами. Стесненные жители казахские и елизаветпольские воспользуются ими, и не будет сожалеющих о бедственной участи изменников”.

Прокламация эта, посланная из Тифлиса с ахуном (главным священником татарским), появилась в шамшадильской стране в тот момент, когда первое острое возбуждение уже проходило и оставляло место внушениям холодного рассудка. С другой стороны, ахун умел успокоить взволнованное население, указав на выгоды данного ему общественного устройства. И бунт татарских дистанций естественно затих.

Ермолов был убежден, что исключительно строгости он обязан был спокойным решением вопроса. “Строгость,– говорит он,– водворила спокойствие, и здешние жители увидели пример, что упрямство не всегда средство благонадежное против распоряжений начальства”. Но не без значительного влияния на дело было и мягкое отношение к жителям Ладынского и других, старавшихся успокоить народ в самые критические моменты его возбуждения.

С этих пор спокойствие в татарских дистанциях до самого начала персидской войны 1826 года уже нарушаемо не было.