Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

Приближаясь к Эчмиадзину, все думали, что персияне будут защищать монастырь, как защищали его во время Цицианова. Но обстоятельства на этот раз слагались иначе. Носились слухи, что монастырь разграблен, но что небольшой гарнизон, в триста-четыреста человек, занимавший его, получив известие о приближении русских, отступил на Абарайскую равнину, где собрана вся персидская конница, предававшая уничтожению продовольственные средства и перегонявшая армян на правый берег Аракса.

Нужно было проверить эти известия, и Нерсес отправил с похода одного армянина, по имени Оганеса Асланьянца в Эчмиадзин, со словесным поручением к тамошним монахам. Но Оганес попался в руки персидского разъезда и был подвергнут допросу.

– Куда ты ехал? – спросил начальник отряда.

– В Эчмиадзин, ага, с поручением от нашего архиепископа.

– В чем же заключается твое поручение?

– Я армянин, ага, и потому не имею права открыть тебе то, что мне поручено под величайшим секретом.

– Хорошо,– сказал хан. – Но что побудило тебя изменить своему государю и передаться русским?

– Вера и святой Эчмиадзин, который соединяет оба народа,– твердо отвечал Оганес.

Хан хлопнул в ладоши. Вошли несколько татар и, по знаку своего повелителя, повалили армянина на землю. Суд персидский короток: явился палач, и несчастному юноше отрезали нос и вырвали глаз.

– Так наказываются изменники,– сказал хан.

И он снова потребовал, чтобы Оганес открыл ему свое поручение.

– Нет,– отвечал армянин.– Я обязан открыть его только Эчмиадзину.

– Так ты не сделаешь этого, дерзкий гяур! – вскричал разъяренный хан, и приказал вырвать у несчастного язык.

Измученного пыткой армянина бросили в поле без всякого призрения. Когда он опомнился, персиян уже не было. Облитый кровью Оганес кое-как ползком добрался до Эчмиадзина. Лишившись языка, он, однако, не потерял способности говорить, хотя говорил медленно и не совсем внятно, и мог все-таки выполнить поручение. Весь русский отряд принял живое участие в судьбе Асланьянца. Бенкендорф исходатайствовал ему золотую медаль и сто рублей пожизненной пенсии.

13 апреля, в прекрасный солнечный день, русский отряд поднялся на последний горный отрог перед Эчмиадзином и стал. Отсюда перед ним развертывалась величавая картина. Среди пустынной неприятельской страны внезапно воздвигались перед глазами солдат высокие купола христианских церквей, величественно возносившие свои золоченые кресты в вышину лазурного неба, и вместе с этим небом отражались они в светлых струях потока. Это и был древний первопрестольный армянский монастырь. Вблизи наружность его, однако же, не поражала ни богатством, ни красотой. Массивные, прочные здания носили яркий отпечаток прожитых ими веков и смотрели угрюмо и мрачно; в сравнении с Русскими монастырями и лаврами Эчмиадзин являлся бедным, хотя и величественным памятником первых времен христианства. Это был убогий схимник перед митрополитом в облачении.

Зато природа и окрестности монастыря были прекрасны в полном значении этого слова. Серебряным венцом горели и сверкали на севере вековечные снега Алагеза; на востоке в смутных очертаниях виднелась знаменитая крепость, прославленная русским оружием, а там, вдали, выделяясь на знойной синеве горизонта, вставали на юге седые вершины библейского Арарата. Эти места были для русских полны воспоминаний исторической славы. Здесь подвизался пылкий Цицианов; здесь в грозном бою, на стенах неприступной крепости, полегла костьми храбрая дружина Гудовича; здесь праздновали свои набеги Несветаев, Портнягин, Симанович; здесь, на этих самых полях гремело русское “ура”, и казалось, тени погибших на них предков витали над головами новых завоевателей, в прозрачной синеве безоблачного неба.

Благоговейная тишина, невольно водворившаяся в рядах войск, прерывалась только тихим шепотом солдатской молитвы. Но вот в соборном храме Эчмиадзина ударил колокол, и мерно потекли его могучие звуки. В торжественном облачении вышло из ворот немногочисленное духовенство монастыря навстречу своему архипастырю и русскому отряду с приветственными кликами: “Да здравствует Николай! Да здравствует повелитель и государь Армении!” Бенкендорф сошел с лошади и, при пении священных гимнов, принял благословение пришедших иноков и приложился к чудотворной иконе Спасителя.

“Воссиял день избавления,– сказал маститый архипастырь Нерсес, обращаясь к эчмиадзинскому монашеству,– и вековая слава Армении вновь оживает на земле под сенью креста, с которым идут к нам русские братья. В призывном голосе вождя их мы видим указание Бога, располагающего судьбами царств и народов. Внимайте этому голосу,– и днесь, аще услышите его, не ожесточите сердец ваших!”