Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

На следующий год черноморская эскадра ходила из Корфу в Каттарский залив, на помощь к черногорцам, и высадила десант около Старой Рагузы. В этой экспедиции был опять и Красовский. Действуя против французов вместе с черногорцами, он участвовал во взятии укрепленных высот Баргарта и в осаде Рагузы, а в 1807 году был в Герцеговине, при обложении крепости Никшич. Военная школа, пройденная Красовским в сообществе таких людей, как обитатели Черной Горы, не могла не обнаружить громадного влияния на всю его последущую боевую деятельность; от них заимствовал он ледяное спокойствие в опасности, неукротимый пыл во время атаки и те своеобразные приемы войны, которые могли быть создана только людьми, приученными к войне всей обстановкой своей обыденной жизни, почти не опускавшими меча с конца XIV века, с того момента, как Сербское царство погибло на Косовом поле.

Когда французы ушли из Черногории, тринадцатый егерский полк был перевезен в Венецию, а оттуда, уже сухим путем, отправлен в состав Молдавской армии, действовавшей под начальством старого фельдмаршала князя Прозоровского. Известны обстоятельства Неудачной кампании, ведомой старым фельдмаршалом. Полку, в котором служил Красовский, на первых же порах пришлось испытать рядом с славными делами и тяжелые неудачи. Он прибыл на Дунай весной 1809 года, в то время, когда русская армия выступала к Браилову. На первом переходе, как рассказывает Красовский, ночью застигла войска ужасная буря с вихрем, грозой и проливным дождем. В неизмеримых степях колонны сбились с дороги и только к утру малыми частями и с разных сторон стали собираться на Рымнике. Во всех этих местах, нужно сказать, водилось тогда множество зайцев, они стадами выскакивали из-под ног солдат и, при общем крике и улюлюканьи, метались в середине войск, так что солдаты ловили их за уши. В этом приятном занятии никто не заметил, как наехал грозный фельдмаршал. Разгневанный и без того ночной путаницей в войсках, он, при виде этой заячьей травли, окончательно вышел из себя, разбранил солдат, а вечером отдал свой замечательный приказ, начинавшийся словами: “К крайнему сожалению и к моему удивлению, вверенная мне российская армия до такой степени ослабела в дисциплине, что и малейший зверь, каков есть заяц, производит в ней беспорядок”...

Дальнейший переход от Рымника совершался уже в боевом порядке. Фельдмаршал ехал вместе с войсками и сам смотрел за точным соблюдением равнения и интервалом между каре. Марш, конечно, от этого замедлялся, и солдаты, томимые зноем и пылью, приходили в совершенное изнурение.

6 апреля, вечером, войска остановились в четырех верстах от Браилова. Сильная крепость была искусно заминирована и требовала правильной осады, но фельдмаршал торопился с ее покорением, и в ночь на 9 апреля назначен был штурм. Ночь случилась тогда необыкновенно темная, не позволявшая сохранить в штурмующих войсках хоть какой-нибудь порядок. Некоторые полки потеряли дорогу и, наткнувшись в темноте на какую-то глубокую рытвину, приняли ее за крепостной ров и закричали “ура!”. Из крепости тотчас открыли сильнейший огонь. И между тем, как одни русские колонны, бесцельно губя людей, блуждали под градом летевших на них снарядов, другие сражались уже на валах и, никем не поддерживаемые, гибли в бесполезных усилиях ворваться в крепость. Взошедшее солнце осветило страшную картину поражения русских войск. Тринадцатый егерский полк, в котором Красовский командовал гренадерской ротой, был из числа наиболее пострадавших на приступе: из целого полка возвратилось назад только двести человек, под командой четырех офицеров, в числе которых был и Красовский. Сюртук и фуражка его были прострелены; рядом с ним пуля поразила в голову и будущего фельдмаршала, тогда еще штабс-капитана, Паскевича, командовавшего в том же полку стрелковой цепью.

Известие о громадных потерях в войсках, ходивших на приступ, глубоко опечалило больного фельдмаршала. Очевидцы говорят, что он во время самого боя сидел на кургане и, глядя на гибель храбрых солдат, обливался слезами. “И хотя Михайло Илларионович (Кутузов) и порывался утешить меня тем, что под Аустерлицем было хуже, но это не послужило для меня отрадой”...– так говорил в приказе по армии сам старый Прозоровский,– полководец, знаменитый, по словам Ермолова, своей долговечностью.