Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

Шах скончался на семьдесят шестом году своей жизни, после тридцатидевятилетнего царствования. Как государь он не совершил ничего, что бы могло дать ему право на блестящее имя в истории. Как человек он остался памятен своим подданным более всего своей внешностью,– необычайно длинной, особенно резко бросающейся в глаза при его небольшом росте и сухощавости, бородой, которая начиналась под самыми глазами и простиралась далеко ниже пояса. Эта борода считалась самой длинной в Персии, и живописцы, желая польстить “средоточию вселенной и убежищу мира”, увеличивали ее на портретах до бесконечности. Памятен остался шах еще своей неимоверной, превосходившей всякое представление, скупостью. Он сознавался сам, что день, в который ему не удавалось положить хоть что-нибудь в свой кошелек, почитал потерянным и не мог спать. Про него рассказывали в Персии бездну анекдотов. Привычка его обращаться с деньгами была так велика, что он по тяжести узнавал, сколько держит денег в горсти, никогда не ошибаясь ни на один червонец. Проводя большую часть своей жизни в гареме, он имел целую тысячу жен, и за то оставил после себя девятьсот тридцать пять сыновей и внуков,– потомство, ничего не обещавшее Персии, кроме кровавых раздоров.

Таков был сошедший в могилу старый шах. И тем не менее, смерть его поразила всех. В течение сорокалетнего царствования все так привыкли видеть его своим повелителем, что мысль о новом государе не могла уложиться “ни под одной бараньей шапкой”. Известие о внезапной смерти шаха перепугало и Тавриз, и всю Персию, так как нужно было ждать, что поднимется обычная борьба за трон и внесет в страну все ужасы междоусобия.

По счастью, Мамед-Мирза сумел не допустить развития интриг и беспорядков. Он немедленно объявил себя шахом и принял энергичные меры к подавлению возникших уже было волнений. Скоро все стихло.

Новое царствование жестоко отозвалось на судьбе Хосров-Мирзы и его брата, и этой страшной судьбой своей они были обязаны опять интригам каймакама, искавшего расположения нового шаха. Каймакам начал с того, что в самых ужасающих размерах представил шаху опасность, угрожающую Персии в том случае, если бы Россия потребовала освобождения Хосрова. И вот, чтобы лишить этого принца всякой возможности когда-нибудь играть политическую роль, он предложил ослепить его вместе с братом и затем сослать в одну из отдаленнейших провинций государства. Долго не соглашался шах на ужасную меру, но убежденный каймакамом, он, наконец, возложил исполнение приговора на своего ферраш-баши, Измаила, хана караджадагского.

Прошло уже несколько месяцев, как Хосров и Джехангир томились в ардебильской тюрьме. При полной неизвестности о том, что происходило за стенами их мрачного приюта, они тем менее могли что-либо знать о кознях против них каймакама; да если бы и знали, то уже ничего не могли предпринять для своего спасения. Узники жили в глубокой тоске и унынии... А вокруг все точно вымерло, и только крики муэдзинов, с высоты минарета призывавших в урочные часы правоверных на молитву, да оклики тюремной стражи нарушали мертвую тишину и безмолвие. С трудом прожитый день сменялся бессонной ночью, которой, казалось, также не было предела. Надежды гасли одна за другой. И вот настал для них ужасный момент. В народе сохранился следующий рассказ о последних днях, проведенных несчастными узниками в темнице.

Однажды, в глухую ночь, Хосров-Мирза, по склонности человека пытать будущее таинственными средствами, взял сочинение Хафиза, служащее в Персии оракулом, и на случайно раскрывшейся странице прочел следующее двустишие: “Лови, лови часы наслажденья, ибо не вечен жемчуг в своей раковине”.

В глубоком раздумие закрыл принц книгу, а между тем час решения его судьбы приближался. Вот послышался мерный шорох, Хосров очнулся и вздрогнул. В комнату вошел Измаил-хан и с ним несколько сарбазов. Они развернули шахский фирман и прочли повеление ослепить обоих братьев. Прежде чем принцы пришли в себя от ужаса, сарбазы бросились на Хосров-Мирзу, повергли его наземь, и палач совершил бесчеловечную операцию... Та же участь постигла и Джехангира. Мир Божий навсегда закрылся для несчастных.

Освобожденные из заключения, они поселены были в Тусиргане, близ Хамадана, и здесь безвыездно прожили в течение многих лет, вместе со своими семействами, в особом замке, отданном в их исключительное владение. Мамед-шах, мучимый совестью, всячески старался облегчить их положение. Рассказывают, что Хосров приезжал даже к нему в Тегеран с какой-то просьбой, но когда об этом доложили шаху, он отвечал: “Сделайте все, что он требует, но, ради Бога, не показывайте мне несчастного брата”.

Если Хосров-Мирзе суждено было вынести на себе всю тяжесть восточного деспотизма, то в сердцах своих соотечественников он навсегда оставил неизгладимые следы глубокого к себе расположения и сострадания. Общее сочувствие к нему всего красноречивее выразилось в той радости, которая вызвала повсюду казнь каймакама, главного виновника его несчастья.