Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

Проведя несколько лет в бездействии, Иловайский назначен был походным атаманом донских казачьих полков на Кавказе и в этом звании много содействовал Ермолову в устройстве и улучшении казачьего быта, который он знал в совершенстве. Нужно сказать, что донские казаки не пользовались в то время особенным почетом со стороны кавказских наездников. Почему могли измениться, в такой сравнительно короткий промежуток времени, те самые донцы, которые служили в конце минувшего столетия грозой для прикубанских черкесов и еще недавно, в наполеоновские войны, стяжали себе громкую европейскую славу,– на это существовало много причин, и как на одну из главнейших указывают обыкновенно на кратковременность службы их на Линии и в Грузии.

Исторические обстоятельства, выдвинувшие донцов в начале минувшего века на новый пограничный театр военных действий – на Кубань, поставили их лицом к лицу со всеми силами кубанских и терских татар. По десяти и более лет не сходили тогда полки с порубежной линии,– и трудно было сравниться кому-нибудь с этими закаленными в боях ветеранами. Но насколько крепли, развивались и выигрывали от этого боевые качества войска, настолько же, если еще не более, падали экономические силы донской земли, годами лежавшей без обработки за недостатком рук, оторванных от нее вечной войной и службой. И вот, когда к России присоединилась Грузия и наряд донских полков значительно еще увеличился,– признано было необходимым сменять донские полки на Кавказе через каждые два года. Сделано было это, конечно, в видах облегчения домашнего быта донцов,– но результаты вышли совсем не те, которые ожидались.

Едва полк приходил в чужую, незнакомую сторону, как казаки разбрасывались по отдельным постам, где попадали под начальство чужих офицеров, мало интересовавшихся их нуждами. Донским офицерам не поручалось ничего по той понятной причине, что они в новом для них крае ничего не знали – ни местности, ни свойств неприятеля. Предоставленные самим себе, без забот о них ближайшего начальства, казаки сразу попадали в такую обстановку, при которой каждый неверный шаг оплачивался с их стороны тяжелыми потерями и кровью.

Десятками ложились они в одиночных боях с врагом, к которому не успели еще приглядеться, сотнями погибали от климатических условий, ломавших самые крепкие железные натуры,– и, таким образом, на глазах у всех исчезла и падала боевая казацкая сила. Когда же, наконец, приобреталась казаками некоторая опытность и люди мало-помалу акклиматизировались, приходила смена,– и начиналась та же история, так как на сцене опять являлись неопытные, не знающие края люди старые же полки возвращались на Дон иногда в двух, и много-много в трехсотенном составе,– да и те приходили к домашнему очагу уже надломленные грузинскими лихорадками, от которых незаметно таяли и сходили в преждевременную могилу уже на родной стороне.

Тому, кто пожелал бы ознакомиться с нравственным состоянием духа тогдашних донцов на Кавказе, стоит проследить только их исторические песни, слагавшиеся, как говорит народ, “не ради забавы, а в назидание и поучение”. С беспощадной иронией, в картинах безотрадных и грустных рисуется в них жизнь, которая встречала казаков “на Линии-Линеюшке, на распроклятой шельме грузинской сторонушке”, откуда обыкновенно никто из них уже не чаял себе и выхода. Песни эти были дороги народу, как памятники старины, и их можно было слышать всюду, где только были казаки; но надо сознаться, что они запугивали воображение новичков целым рядом печальных и грустных сцен, ожидавших их в будущем, и мало способствовали развитию в них необходимой бодрости и смелости духа. И тени нет в этих песнях того широкого разгула, которым дышали песни минувшего века, времен “донских гулебщиков”. И это понятно, потому что здесь было уже “не охочее гулянье”, а тяжелый наряд, отбывание службы:

Ох ты служба наша нужная,
Сторона Грузинская,
Надоела ты нам, служба, надокучила,
Добрых коней позамучила...

Но замучивала она не одних только коней, а и самих добрых молодцев:

Ах ты, шельма, злодеюшка грузинская сторона.
Ах ты, шельма, грузинская сторона,
Без ветра и без вихря иссушила молодца...

И “лиха-чужа сторонушка” не выходила из головы. “Урядники, на линию!” – гремит, бывало, команда,– рассказывает Савельев,– а простодушные станичники боязливо вздрагивают, потому что они не знают никакой другой линии, кроме “Линии-Линеюшки, распроклятой сторонушки”.