Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

Для Мадатова наступил один из тех решительных моментов, которые не забываются всю жизнь и обнаруживают на нее полное влияние. Перед ним был впятеро сильнейший и численностью, и положением неприятель, еще гордый предыдущими успехами, еще не утративший того порыва, с которым обыкновенно начинается наступательная война; за ним стояла русская земля, от него ожидавшая защиты. Он знал, что на нем лежало теперь спасение края от бедствий вражеского вторжения, и честь русского оружия. Ему предстояло сосредоточить все свои блистательные военные способности, чтобы не стать ниже тяжких потребностей минуты. И он не стал ниже их, распорядившись со всем искусством опытного вождя и в то же время оставаясь первым солдатом своего отряда.

Расположив войска в трех небольших колоннах, с кавалерии по флангам, Мадатов выехал вперед и, осмотрев неприятельскую позицию, приказал начать наступление. Неприятель тотчас открыл жестокий огонь, но Мадатов подтвердил гренадерам начать и кончить дело штыками.

Твердо, под мерный грохот барабанов, шли два батальона (грузины и егеря), без выстрела, с ружьем наперевес; за ними, в резерве, двигались херсонцы. Впереди колонн, верхом на золотистом карабагском коне, осыпаемый градом неприятельских пуль, ехал Мадатов; поодаль от него, несколько сзади, держалась его немногочисленная свита. Напрасно уговаривали Мадатова отъехать в сторону.

– Вас видят, в вас метят! – кричали ему из рядов офицеры.

– Тем лучше, что меня видят,– скорее убегут! – отвечал генерал – и приказывал прибавить шагу.

Восемь орудий, занявшие между тем высоты на левом берегу Шамхорки, открыли огонь через речку... Грузинская дружина завязала дело на правом фланге; ее поддержали донцы и казахские татары. Перестрелка охватила уже всю неприятельскую линию. А батальоны все шли и шли под мерный рокот своих барабанов. Все так же спокойно ехал Мадатов впереди всех, не вынимая сабли. Но вот русские колонны уже спустились к речке, вот они перебрались вброд через Шамхорку, по пояс в воде, и мокрые, взбираются на крутые высоты. В этот момент, вдруг, в руке Мадатова сверкнула кривая полоса обнаженной сабли, и, сделав полуоборот в седле, он крикнул: “Ура!” Как электрическая искра пробежало это “ура” по рядам русской пехоты; батальоны ответили своему вождю громовым эхом – и ринулись на вражескую батарею. Кавалерия понеслась на фланги. Враг дрогнул. Быть может, шахская гвардия еще и встретила бы натиск русских штыками; но тут, как нарочно, пришло на помощь одно из тех мелких, ничтожных обстоятельств, которые, тем не менее, – как это известно каждому,– нередко сопровождаются важными результатами. Вдали, за Шамхоркой, вдруг показался громадный столб пыли, а за ним какие-то движущиеся конные массы. То был русский обоз, отставший от отряда и теперь спешивший приблизиться к месту сражения. Персияне сочли его за сильные резервы, о которых они ничего не знали,– и конница их первая обратилась в бегство. Персидская пехота осталась без помощи. Донцы, грузины и татары, бросившись преследовать бегущих, отрезали вместе с тем путь отступления и пехоте. Тогда у неприятеля все пришло в величайшее смятение; войска его смешались в один общий клубок, тотчас же разбросанный по всей громаднейшей долине Шамхора. Отдельные, беспорядочные кучки уже не могли держаться – и побежали. Конница насела на бегущих. Преследование было так горячо, что принц Мамед-Мирза, проскакав мимо своего лагеря, не успел вывести из него даже свою свиту молодых и красивых мальчиков, обыкновенно сопровождавших в походах знатных азиатов,– пришлось благодарить Аллаха за личное свое избавление. Менее счастлив был Амир-хан-Сардарь, его знаменитый пестун. Покинутый своим татарским конвоем, он быстро мчался один по елизаветпольской дороге на кровном текинском жеребце. Но именно этот-то конь и роскошь убранства всадника привлекли на себя внимание донцов, и один из них, увязавшись в погоню, скоро настиг бегущего. Почтенный седобородый старец попал под удар казацкого копья и был убит на месте.

Прекрасный конь, с великолепной сбруей чистого золота и седлом, украшенным драгоценными каменьями, достался казаку, только теперь, при виде этого необычайного богатства, и понявшему, что от его руки погиб один из важнейших персидских сановников.