Кавказская война. Том 5. Время Паскевича, или Бунт Чечни

Лично находясь в Закаталах, князь послал в Белоканы для наблюдения за их разбойничьим населением русского пристава, войскового старшину Мещерякова, и имел намерение сделать то же самое по отношению к другим вольным лезгинским обществам, лежавшим за главным хребтом – Анцух, Анкратль и Капучи, от которых ожидал аманатов.

Но в то самое время, как Бекович старался распространить наше влияние на общества нагорного Дагестана, та же самая цель занимала и Кази-муллу, ясно видевшего необходимость удержать эти общества от выдачи нам аманатов и тем сохранить в своих руках выходы в Закавказье. И вот в Дагестане койсубулинский вопрос был в самом разгаре, в Анкратле появился некто Ших-Шабан, один из самых рьяных последователей имама. Шабан, сам уроженец деревни Канады, лежавшей поблизости Анкратля, пользовался среди своих земляков славой ученого человека, и потому принят был с восторгом. Красноречивый проповедник, он с большим успехом повел дело пропаганды и в самое короткое время укрепил в глуходарах семена мюридизма. Анкратльцы первые отказали нам в повиновении, а к ним скоро присоединились и другие общества. Мало того, волнение проникло даже в самые Джары, где почва для того оказывалась вполне подготовленной. Старики говорят, что причиной этого были отчасти и сами русские, позволявшие себе бесцеремонное обращение с женщинами, а еще более грузины, имевшие с лезгинами свои давнишние счеты. Многие кахетинцы, пользуясь пребыванием наших войск за Алазанью, тайком прокрадывались в лезгинские деревни и вымещали на них старые обиды. Для прекращения подобных случаев Бекович учредил конные отряды по берегу Алазани, а к лодкам и паромам приставил караулы; но зло прекратить было трудно, так как многие жители Сигнахского уезда имели свое хлебопашество и скотоводство за Алазанью, а под этим предлогом переправлялись и те, у кого не было там никакого хозяйства. При таких условиях джарцам не легко было забыть свою прежнюю независимость, когда они, вольные, никем не стесняемые наводили страх на соседнюю Кахетию. Вот почему народ бросался жадно на каждый слух, дававший ему какую-нибудь надежду на избавление, и почему появление Шабана в соседнем Анкратле отразилось движением и среди джарского общества. Стали говорить, что Ших-Шабан приглашает всех присоединиться к святому делу освобождения отчизны и быть в готовности по первому зову стать под его знамена. Одно обстоятельство самым непредвиденным образом помогло Шабану в исполнении его задачи относительно джарцев. Однажды, когда джарский кадий заседал на совете старшин, вошел неизвестный глуходар и подал ему бумагу. Оказалась прокламация Шабана. Растерявшийся кадий собрал народ и, прочитав перед ними то, что писал Шабан, разорвал прокламацию на куски и истоптал ее ногами. Но народ уже знал ее содержание, разнес ее по своим домам, и, таким образом, опрометчивый кадий сам сделался проводником ее в населении. Джарскую молодежь охватила лихорадочная деятельность, и если порядок еще не был нарушен явно, то только потому, что нашлось несколько благоразумных и опытных старшин, которые употребили все силы, чтобы не допустить явного разрыва с русскими. А между тем Шабан, исполнив возложенное на него поручение, поехал обратно в Гимры, предупредив глуходар, что возвратится к ним перед праздником Курбан-байрам, приходившимся на двадцать пятое мая.

Известие о появлении в Анкратле нового фанатика, старавшегося зажечь возмущение в только что успокоенной области, заставило князя Бековича разузнать обстоятельнее о положении делу, и в Анкратль отправлен был белоканский старшина Мамед-Муртазали-оглы вместе с прапорщиком Сосия Андронниковым. Они уже не застали Шабана, и, может быть только поэтому глуходары приняли их радушно, обещая даже со временем выдать аманатов. Но едва они уехали, вернулся Шабан, и весь народ опять перешел на его сторону.

Как раз в это время Паскевич выезжал в Петербург и, озабоченный делами в Дагестане, послал туда князя Бековича, а управление джарской областью поручил генерал-майору войска донского Сергееву, одному из своих сподвижников по турецкой кампании.

Сергеев приехал в Джары двадцать седьмого мая, и первое, что его поразило, – это отсутствие в стране какого-нибудь укрепленного пункта на случай борьбы с восставшим населением. Крепость, о которой так хлопотал Паскевич, еще была в зародыше, а об устройстве кордонной линии даже не помышляли совсем. Между тем настроение жителей и отношение их к нам мало предвещали доброго. Как новый человек в крае Сергеев не мог уследить за всеми нитями развивавшегося заговора, но видел зловещие признаки его, выражавшиеся и в повсеместных сходках народа, и в отдельных случаях неповиновения русским властям, и в начинающихся разбоях.