В некоторых местечках горских евреев, как, например, Маджалисе, Нуге-Дифо (Янги-Кент) и др., молодые люди и девушки в день открытия весны идут в лес искать шам-агажи (дерево-свечи или елку) и затем ночью из нескольких штук этих молодых дерев разводят костер и прыгают чрез огонь, распевая следующую песню:
Девушки же чествуют весну обыкновенно пред праздником Пятидесятницы и почти везде одинаково следующим образом: они берут большой деревянный уполовник или шумовку, надевают на них платье маленькой девочки, завешивают этой кукле, как невесте, лицо платком и ходят группами с этими чучелами по домам своих односельчан собирать подарки. Тут хозяева дома окатывают водой как чучело, так и девушек, сопровождающих его, а те бегут, хохочут и распевают хором татарскую песню[19]
:Отсюда и самый этот праздник называется горскими евреями «Гогиль». Вероятно, это то же самое божество весны, как и Земирей, и перешло к евреям от татар, почитающих его.
Гудур-Бой и Кесен-Бой относятся к божествам осени и зимы. В настоящее время почитание их тоже почти оставлено. Но лет десять тому назад я участвовал в празднествах, устраиваемых юношами в честь этих богов. В ноябре, начиная от новолуния и до полнолуния, мы вставали в час ночи и обходили весь аул до утра с песнями. Нас бывало человек двадцать в каждой группе, которые ходили по порядку чрез две ночи. Подходя к сакле горского еврея, один из нас стучался и произносил слово «Гудур-Бой». Хозяин или хозяйка немедленно вставали и впускали нас всех в саклю. Здесь один, знающий наизусть песню про Гудур-Боя, входил в середину круга, составленного другими, и произносил громко слова: «Гудур, Гудур, Гудур-Бой», которыми начиналась песня, на что другие отвечали: «Хоссой, Кесен-Бой». Таким образом продолжалось пение, пока не кончатся все слова песни.
После этого хозяйка давала нам денег, мерку муки и кусок мяса, колбасы из баранины или курдючного сала. Припасы клали мы в мешки, которые носили по порядку. С таким пением ходили мы к каждому еврею-горцу, будили его и собирали подарки: никто нам не отказывал. К концу новолуния мы прекращали свои ночные прогулки в честь Гудур-Боя и устраивали праздник, на который редко не приходили большие. На деньги, собранные от продажи лишних припасов, мы покупали свежего мяса, фруктов, вина, крупы для плова (каши), а кушанье варили нам две женщины, выбираемые каждый год нами по очереди из своих матерей. Деньги же, полученные от хозяев во время наших посещений, мы раздавали бедным.
Обычай этот продолжался, как узнал я, почти до последних годов. Смысл песни представляет очень мало интересного, так как почти во всех местах восхваляются не сами Гудур-Бой и Кесен-Бой, которые шли однажды во время вьюги друг против друга и приветствовали друг друга, а хозяин, от которого ждут получения подарка. Запевалой несколько раз произносится имя хозяина, после чего другие по-прежнему поют: «Хоссой, Кесен-Бой!»
Не меньший интерес представляет, как остаток язычества, также и другое справление праздника весны некоторыми горскими евреями. В городе Кубе и теперь пред наступлением весны собираются все девушки и отправляются в лес. Тут они гадают, собирая известные цветы: подснежники, фиалки и другие – и делая из них себе венки.
Затем пред возвращением домой они собирают целую кучу хворосту, щепок и тащат ее в город сообща с парнями, являющимися к ним вечером. Это сопровождается всевозможными увеселительными песнями и плясками. Принесенная ими куча сучьев зажигается вечером, и парни прыгают чрез высоко пылающий костер.
В других местах то же самое делают под русскую Пасху; тут уж поверье имеет чисто характер иудейства, именно полагают, что дух Иисуса Христа витает в эту ночь над всем миром и грозит евреям бедой и несчастием. Костер разводится с целью отдалить его от еврейских жилищ. Потому в редком из аулов горских евреев нельзя видеть, в ночь под Светлое воскресенье, разведенных повсюду костров. Городские горские евреи совсем не знают этих обычаев.