Кавказские новеллы

В суровых заснеженных краях, в Канаде и на Аляске, с провизией закупалось много свиного сала, и Хаджи-Мурат ел его вместе со всеми, нисколько не задумываясь над своей формальной принадлежностью к исламу; в любой среде, где бы он ни был все эти годы, она никак себя не обнаруживала, никаких законов не диктовала.

Хотя его родное село по истечении времени выстроило в центре мечеть и объявило себя мусульманским, как и другие приграничные села в окружении народов, не столь давно поменявших христианство на ислам, однако, оно было и осталось сугубо осетинским со всей древней ритуальностью и обычаями, пронесёнными через все времена.

И имя его носило не информацию о паломничестве – «хадже» в Мекку, а услышанное где-то, оно понравилось своим звучанием тому, кто взялся дать имя этому ребенку.

Позднее, в первую мировую войну, когда, мобилизованный в Дикую дивизию, он будет получать один за другим Георгиевские Кресты, православный орден нисколько не будет противоречить его духу потомка древнего племени алан, которым покровительствовал древний скифский бог Арес, всадник.

Когда же награждали его приятелей по Дикой дивизии – ингушей, старались учитывать их мусульманское вероисповедание, давали Крест с изображением не Святого Георгия на коне, а с двуглавым орлом.

Но ингуши бросали свои ордена на землю!

– Сулейман, зачем бросил орден на землю? Ты же его за храбрость в бою получил!

– Хаджи, не хочу с петухом, пусть тоже дадут с джигитом!

Хаджи-Мурат весело смеялся.

Во вторую зиму на Аляске он уговорил приятелей остаться зимовать, не растрачивать на дорогу силы и деньги. Всю осень они подрывали землю и наполняли ею длинные короба, чтобы летом промыть.

Оставшись зимовать, они построили из бревен дом. Хаджи-Мурат накупил оружия, одно ружье он купил для птиц, второе, побольше – для зверей, но здесь, в основном, были кролики. Он метко отстреливал любую живность, и всю зиму они питались жирной крольчатиной и дичью.

Все заработанные деньги он легко тратил на оружие, страсть к которому обнаружилась тогда же, при переходе из Канады к прииску в Фербенксе.

Он обзавелся маузером, и любые пистолеты стали неотъемлемым оружием на всю последующую жизнь.

Кроме двух оружий и маузера, был у него финский нож и топор, которым он ловко орудовал с самого детства – строил дом, рубил дрова, умел использовать как оружие.

Летом оказалось, что золота там меньше, чем их затрат и сил, и средств.

Вскоре Хаджи-Мурат снова поверил статье некоего англичанина о прииске Шушан-Аляске, о котором тот писал, что нашёл золотые самородки, и мужчине можно заработать четыре тысячи американских долларов за день.

Можно грести золото лопатой, решили друзья, и вшестером, осетины и с ними Иван Сороколита, ушли из Фербенкса.

Для длительного и тяжелого перехода они купили двух больших лошадей за три тысячи долларов и подходящий фургон.

Лошади те же самые, каких выращивал в Мексике мистер Бейкер, в подкове одной из них изумленный Хаджи-Мурат насчитал 24 гвоздя и 5 упоров.

Эта пара по лошадиной мощности и вместимости в фургоне всего того, что они везли: палатки, ружья, печку, лопаты, все приспособления для промывания золота, съестные припасы, тёплую одежду – по пятьсот пудов на каждую, была всё равно, что товарный вагон, который исправно двигался и по плохой дороге.

И всё же по просеке, по которой они ехали какое-то время, дальше с фургоном продвигаться было нельзя, они были вынуждены бросить его, а всё имущество навьючить на лошадей.

Хаджи-Мурат легко ориентировался по любым картам и никогда не расставался с компасом, за озером, к которому вышла их группа, он выискал обозначение избушки, решил наведаться в поисках проводника.

Чтобы не обходить озеро из-за его величины, они соорудили плот из двух сосновых бревен, перевязав их отёсанными верхушками тех же сосен, Хаджи-Мурат отплыл на разведку, оставив на берегу друзей и коней.

Сойдя с плота, он сразу же наткнулся на вооружённых индейцев, высокорослых и бородатых. Один из них заговорил по-английски, согласился быть проводником, только просил не денег, а фунт сахара.

Индеец повёл их дикими тропами. Лошади шли тяжело, та, которую вёл Хаджи-Мурат, при попытке прыгнуть через овраг соскользнула и упала в него.

Он рухнул вместе с нею, но не отпускал, ждал, пока с неё снимут тюки. Ей удалось вскочить, однако, она снова рухнула, теперь уже всей своей тяжестью подмяв под собой Хаджи-Мурата.

Он не мог дышать, но чувствовал, что эта лошадь умна, ни разу не пошевельнулась, словно понимала, что иначе переломает ему все ребра. С большим трудом удалось её поднять и вытянуть из оврага. Хаджи-Мурат пришел в себя, но не мог идти из-за распухших ног, индеец лечил его травами.

Вскоре стало очевидным, что и лошадей придется бросить прямо здесь, на пастбище, а дальше идти только пешком.

Прощаясь с лошадью, Хаджи-Мурат в который раз оценил это животное, которое мучительно выполняло все требования и прихоти человека, с любовью и преданностью спасало его, а человек всегда нещадно эксплуатировал, даже истязал своего бесценного друга.