Кавказские новеллы

И вдруг во мне прорвалось что-то, я заговорила и не могла остановиться. Я рыдала и все ему рассказывала – о Файнхолле, о всех других домах, о доме Тины.

Прошло сто часов, прежде чем он взглянул на меня и долго так смотрел.

Потом встал, поднял меня с колен, взял за руку и повел по направлению к плато. Автобуса не было, и он продолжал вести меня по дороге. За все это время он не сказал ни одного слова.

Через несколько километров нам встретился автомобиль, мужчина остановил его, посадил меня и отправил прочь из гор, в которые когда-то увезла меня Тина.

* * *

Через несколько лет он нашел меня. Было что-то неделимое у нас, мы и не стали это делить. И не стали бежать от случившегося много лет назад, а вместе вернулись в тот дом, стали приводить его в порядок. Это дало нам жизнь, нашу общую жизнь.

Но у нас еще оставалась тоска. Для будущего нужно было победить и ее.

Все лето он трудился над домом, а я посадила вокруг дома цветы. Особенно много там было белоснежных хризантем, которые расцвели осенью.

Наступила поздняя пора осени, мятущаяся, которая приковала нас к унынью. Но еще более печальная участь ожидала ее.

Как старый, облезлый пес, с желтыми в предсмертной тоске глазами, ползла она к подножию гор, за которыми был ледник, и там издыхала.

Ночами ветер рвал её, и клочья долетали до нашего порога. Мне казалось, то же самое происходило с моим сердцем. Это в последний раз, – шептала я себе, бледнея от воспоминаний.

Больше всего на свете я любила теперь этого человека, который строил мне то, что я так рано и мучительно начала искать.

Мы ожидали зиму и надеялись, что её девственная чистота скроет смятение осени, тоска уйдет безвозвратно, и наши сердца отдохнут, наконец, в тихом счастье.

И однажды утром снег принес нам сияющую безмятежность…

1987 г.

Волк, волк… Из цикла «Длинноволосая юность»

Небо и море были вспороты по горизонту алой полосой заката. Краски были яркие и чистые, как у Рокуэлла Кента, я громко сказала об этом соседним балконам, и все вышли посмотреть фантастическую живопись природы.

Каждодневный ритуал проводов солнца в другое полушарие собирал на берегу всех.

Ежевечерне закат поражал нас неповторимыми картинами: то вздымались в небо огненные паруса, то смотрели из туч два огненных глаза, то падал огненный шар в пучину моря.

Поздно вечером холодным светом зажигались фонари на берегу, растворяясь на рассвете вместе со звездами.

Волк жил этажом выше, спал на балконе и по утрам казался спящим в клетке.

В столовой он молча поглощал пищу, перебрасываясь с другом скорее знаками, чем словами, и изредка вскидывал взгляд, высматривая следующее блюдо.

В море он бросался с самого берега, непонятно как уходя в глубину. Ему было лень искать удобное место, и он бросал свое загорелое напружиненное тело в песок у самой лестницы, куда никто другой не ложился.

Это был молодой и сильный зверь. В лифт, к лестницам, в кресло он бросался так же, как в волны.

Я жадно смотрела, наблюдала, прорезаясь в его взгляде, как в отблеске молнии.

Все остальные люди были отдыхающие. Среди них были известные актеры и режиссеры, издатели толстых журналов, журналисты-международники, советники Министерства иностранных дел, теннисисты и шахматисты с мировой известностью.

Этот пансионат, предназначенный для кинематографистов и журналистов, вбирал в себя не только столичный творческий народ, но и тбилисцев, взимавших дань за территорию солнечной Пицунды.

Здесь, как и всюду, были свои контрасты: наезжавшие в изолированные одноэтажные коттеджи с громким гулом секретности семьи членов советского правительства и – гримерши, костюмерши, попадавшие сюда, как правило, исключительно случайно.

Или – великие актеры, сражавшие наповал обслугу своим обаянием и скромностью, и – дамы тбилисского света, которые с особым шиком меняли по несколько раз на дню одежды и застывали в величественных позах в холлах с видом на море.

Творцы и создатели, оторвавшись от своего прекрасного и напряженного труда, самозабвенно отдавались морю и солнцу, играли в пинг-понг, большой теннис, бильярд, удили рыбу, смотрели кинофильмы, собирались за столиками приятными и нешумными кампаниями, то есть, как было принято говорить среди них, отдыхали «совершенно очаровательно».

Волк был Волк. Жил в номере, питался в столовой, лежал на пляже – красивый, затаившийся хищник, проникший через дыру, открытую для тбилисцев.

Я не искала этого мира, стоя в маленьком аэропорту родного города в получасе лету к морю, имея для недельного отдыха голубое платьице, изумрудный сарафан с драконом и немецко-русский словарь на 80 тыс. слов, который намеревалась подкладывать под голову на пляже, чтобы этой осенью сдать кандидатский минимум в аспирантуре на отделении теле-радио журналистики Московского университета.

В холле металась крошечная, как эльф, кудрявая дикторша местного телевидения с путевкой, которую выбила с большим трудом и которая теперь из-за отсутствия ее подруги, известной танцовщицы, горела в ее руках синим пламенем.