Кавказские новеллы

— Я двадцать лет завмаг! — сказал заведующий. — И я хорошо помню, что десять лет назад я привез такую же коробку, а потом целой и невредимой увез ее обратно на базу, и там ее списали за истечением срока годности. Мне дали другую коробку. И с ней произошло то же. И с третьей, и с четвертой. Потому что никто и никогда не будет есть гнилой риб пескар, когда свежий хороший риб форель, поцхали и усач можно поймать в нашей речке, а если захочешь хорошую осетрину, то съездишь на базар в Харагоули. Скажи, для чего ты взялся меня обманывать. Признайся, и я тебя не буду увольнять!

Продавец не мог придумать спасительной лжи и только клялся своими цветущими детьми, что банку он продал. Заведующий не верил, и к вечеру все внизу знали о том, что в магазине грядут кадровые перестановки, что магазин закрывается на учет.

— Вот так-то! — сказал Жора.

— А груша? — спросил я, в целях предосторожности не совсем веря услышанному.

— Имелась в виду только банка! — сказал Жора и, не выдержав, спросил, зачем же я ее купил.

Я величественно полез в банку большой ложкой, вынул оттуда две нежнейшие сардинки в оливковом масле и без хлеба сжевал.

Жора до вечера пил и сочинял речь для моих похорон, постоянно спрашивая, что бы я хотел хорошего от него услышать на похоронах.

Вечером мы решили пойти к Магаро. Но уже около айв я спросил, почему же Шота не сказал завмагу обо мне.

— Он не мог напустить тень на тебя, потому что она неминуемо коснулась бы нашего Дато! — ответил Жора.

И мы изменили решение пойти к Магаро на решение пойти к Шота. Когда же мы спустились во двор к Геронтию, то изменили и это решение, потому что Геронтий послал жену понести хорошую весть продавцу, а нас усадил за стол.

Мы оставались у него до хорошей луны. Потом поднялись к нам, взяли эту банку, ружье и патроны. Потом, сколько-то одолев дороги на верхние покосы, взялись стрелять по банке.

Гул катился по горам. И разбуженный Магаро, наверно, долго смотрел из своего двора на наш двор, укрытый тенью нашей груши. Может быть, проснулись и продавец, и Шота.

— В сорок четвертом я стрелял так! — кричал Жора и ставил рядом с банкой свои сапоги, утверждая, что они от его стрельбы не пострадают.

Я и Геронтий отбрасывали сапоги обратно. Гул катился по горам. Но горы и все-все за самым малым исключением спокойно спали.

Церосхеви

После августа, холодного и мокрого, всего в плесневелые, как старый кувшин, тучи укутанного, первые сентябрьские дни зрелым виноградом засветились. И Дареджан решилась. Да и причины были тому — решиться.

— Подожди, — попросил муж. — Может быть, и мне удастся с тобой.

Подождала Дареджан неделю. Мужу не удалось с работы отпроситься. Всего-то на один день, а не удалось.

— Поезжайте одни, — наконец сказал он.

У Дареджан на работе знали, что она хочет поехать в Церосхеви. Никто там не был, даже муж ее, да и что скрывать, она сама не была там, хотя фамилией происходит оттуда. Всего две женщины на земле могут сказать: я родилась в Церосхеви. Из мужчин таких не осталось.

— Поезжай, поезжай, дорогая! — сказала начальница. — Машину мою возьми и поезжай, пока погода стоит. И дай Бог им здоровья!

В прошлом году трехлетняя дочка Дареджан тяжело заболела, так тяжело, что стали готовиться к худшему. Ни дома, ни в столице доктора ничего определенного не говорили, диагнозы ставили разные — лечение не помогало. Может быть, это подрубило — весной слегла мать Дареджан. Вообще сердце у нее давно больное. Как в пятьдесят шестом из армии на мужа получила известие, так с той поры едва перемогалась. А нынче сломилась совсем. И только она слегла, дочка Дареджан пошла на поправку. Дареджан испугалась, увидев эту зависимость. Конечно, просто совпало так. Да когда дума в сердце войдет, чем ее оттуда выгонишь? Испугалась Дареджан, еще больше испугалась, когда об этом же услышала от матери.

— Если моя смерть нужна, чтобы она выздоровела, пусть так будет! — сказала мать.

Вот тогда и придумала Дареджан съездить в Церосхеви. Уговорилась со своей тетушкой, той самой, кто была в числе двух женщин, родившихся в Церосхеви и до сих пор здравствующих. Та уведомила свою подружку. Так получилась женская компания — четыре женщины от мала до велика и один мужчина при них, шофер.