Кавказский меловой круг

Работник (тихо ей вдогонку). На первом перекрестке поверни направо.

Она исчезает.

Певец.

Когда Груше Вахнадзе на север спешила,
За нею спешили латники князя.

Музыканты.

Как уйти босиком от латников конных,
От злых ищеек, от псов кровавых?
Они и ночью идут по следу.
Не знают усталости палачи.
Сон их недолог.

Два латника шагают по дороге.

Ефрейтор. Дубина ты, из тебя ничего не получится. А почему? Потому что ты не предан делу душой. Начальнику это видно по любой мелочи. Позавчера, когда я занялся этой толстухой, я приказал тебе подержать мужа. Ты его держал, что верно, то верно, ты даже пнул его в брюхо. Но, спрашивается, разве ты делал это с радостью, как порядочный солдат, или так только, приличия ради? Я следил за тобой, дубина. У тебя же башка набита соломой; тебя никогда не повысят в чине.

Шагают некоторое время молча.

Ты думаешь, я не вижу, что ты норовишь все делать мне наперекор? Я запрещаю тебе хромать, а ты все-таки нарочно хромаешь, потому что я продал лошадей. А продал я их потому, что такой цены нигде мне за них не дадут. Хромаешь ты для того, чтобы показать, как тебе не хочется идти пешком. Я же вижу тебя насквозь. Имей в виду, это тебе не поможет, а только повредит. Песню!

Оба латника (поют).

На войну иду, душа томится:
Суждено ли к милой возвратиться?
Я друзьям оставил на поруки
Честь и сердце дорогой подруги.

Ефрейтор. Громче!

Оба латника (поют).

Может быть, рыдать придется милой
Над моею раннею могилой:
Вот вы, ноги, что ко мне бежали,
Вот вы, руки, что меня ласкали!

Идут некоторое время молча.

Ефрейтор. Хороший солдат предан делу душой и телом. За начальника он пойдет в огонь и в воду. Угасающим взглядом он еще успевает поймать одобрительный кивок своего ефрейтора. Другой награды ему и не надо. Но тебе-то уж кивать никто не станет, а сдохнуть ты все-таки сдохнешь. Черт побери, хотел бы я знать, как я с таким подчиненным найду губернаторского сынка.

Они продолжают шагать.

Певец.

Когда Груше Вахнадзе дошла до реки Сирры,
Слишком устала она, и мальчик был слишком тяжел.

Музыканты.

Розовый свет зари в кукурузных полях
Для того, кто не спал всю ночь, — лишь сырость и холод.
Утренний шум во дворе, дымок над трубой
Беглому страшен. Кто тащит ребенка,
Чувствует тяжесть, одну только тяжесть.

Груше с ребенком стоит перед крестьянской усадьбой.

Груше. Опять ты мокрый, ты же знаешь, что у меня нет пеленок. Михаил, нам надо расстаться. От города мы уже далеко. Не может быть, чтобы за таким клопом, как ты, они пошли в такую даль. У этой крестьянки доброе лицо. А слышишь, как пахнет молоком? Ну что ж, прощай, Михаил, я забуду, как ты всю ночь колотил меня ножками в спину, чтобы я резвее бежала, а ты забудь, что я тебя плохо кормила. Я кормила тебя от чистого сердца. Я бы тебя за твой носик навсегда взяла, но нельзя. Я бы показала тебе козу и научила проситься на горшок, но мне нужно вернуться, потому что мой любимый тоже вот-вот вернется, и нехорошо будет, если он меня не найдет. Ты не можешь этого требовать, Михаил.

Толстая крестьянка несет в дом подойник с молоком. Груше ждет, чтобы та скрылась, а затем осторожно подходит к дому. Она крадется к двери и кладет ребенка у порога. Затем, спрятавшись за дерево, ждет до тех пор, пока крестьянка не выходит из дому и не замечает ребенка.

Крестьянка. Иисусе Христе, что это такое? Эй, муж!

Крестьянин (выходя). Что случилось? Дай мне доесть суп.

Крестьянка (ребенку). Где твоя мать, у тебя нет матери? Это мальчик. Какое тонкое белье, видать, благородный ребенок. Положили под дверью — и баста. Ну и времена!

Крестьянин. Кто думает, что мы будем его кормить, тот ошибается. Отнесешь его в деревню священнику, и дело с концом.