Кавказушка

Она поймала себя на мысли, что ещё никогда не видела сына таким красивым, и открыто любовалась им. Эти награды так набавили ему пригожести!

"Ордена-медали Вано добыл кровью в боях. А я – пятаки, погремушки… Совсем с горя очумела. Совсем вся выпала из ума…"

А вслух повинилась, ластясь и прижимаясь к крепкому сынову плечу:

– Мать тоже может лишнее уронить с языка. Ты уж не дуйся на старую…

– А разве по мне заметно, что я дуюсь? – разлился в светлой улыбке Вано.

Про себя Морозов потянул руку Вано.

Несомненно, считал и Морозов, нечего матери пихать голову под пули. Пускай возвращается. Но как это сказать ей в лицо и не обидеть? Иначе… Такой ведь жар-бор поднимется!

Морозов что-то написал на листке. Подал Жении.

– Я тут всё ясно расписал. Поскольку открылась дорога, срочно повезёте прямо сейчас раненых в Геленджик, в знакомый вам госпиталь. Будете сопровождать. Водитель знает адрес… Эту мою записку передадите начальнику госпиталя. А дальше… В записке всё сказано. Вы оба свободны.

Вано обмяк.

Едва вышли от Морозова, Жения хлопнула Вано запиской, дразняще показала язык. Как маленькая:

– Ну, хлопотун! Кто лезгинку пляшет?

И, выструнив руки в одну сторону, подобравшись, озорно заскакала на пальчиках, коротко и упруго перебирая ногами.

– Оно, сынок, хоть и говорят, что козы перед гибелью бодаются, да я ещё…

Жения осеклась.

Прямо на нее из-за угла выворотился Заваров и, поражённый увиденным, от изумления раскрыл рот.

Жения охладело опустила руки, стала.

– Ба-ба-ба! Что я вижу, Генацвалечка! – загремел Заваров, тяжело дыша с долгой беготни. – Утром на кухню не явилась… На обед ни крошульки, а у неё плясочки до упаду! Умучился, исказнился весь, пока в бегах рыскал всюду, всё искал… Фу-у!.. Мы так, Генацвалечка, не уговаривались. Ей-бо! – И съехал на плаксивый тон: – Женечка, веточка ты моя! Радость ты моя всепланетная! Давай, родненькая, на кухоньку. Боевой народище ведь кормить через час! Да без твоего харчо в обед меня самого слопают! Перспективушка!..

С жалостью взглянула Жения на Заварова.

Отводя лицо, сбивчиво пробормотала:

– Нэ-эт, дорогой… Ложка-поварёшка командуй ти сама… У мнэ, – потёрла в пальцах записку, – задани боэвой… Вэзу ранени на госпитал!

Заваров дыхание остановил – так подсекла его эта новость.

– Зарезала без ножа! Убила без выстрела! – прошептал Заваров, тупо глядя перед собой. – Даже баба вырвала открепление от котлов. На повышение стриганула! Снова я один одним… А за что ж мне такая кара? Я как чувствовал… Мы с тобой масло и вода… Масло и вода не соединяются. Не по судьбе, знать, вместе… Чего лукавить… Му́ка с тобой была. Да мука сладкая!.. Ты ловкая. Такая в море кинется и не промокнет… Ты чего хотела, добилась, взяла. Ближе к боевому делу! Не зря всё пела: если падать, дорогой Заваров, то лучше с коня, чем с осла. А я никак не выкружу на боевую дорожку… Падать мне с осла?.. Женечка… Генацвалечка… – Заваров беспомощно разметал руки. – Да что я буду делать без тебя?!

Жения ободряюще подмигнула:

– А вари харчо! У тбэ хорошё получайси… Я расказвал, ти записвал… Читай… дэ́ли… У тбэ хорошё получайси…

– Я только воду могу хорошо вскипятить. А всё прочее у меня отвратно.

Жения мелко поклонилась Заварову, мол, чем же я ещё тебе помогу, и, толкнув Вано в локоть, пошла.

Остановившимися глазами Заваров пялился на мать с сыном.

Они всё больше отдалялись.

Вано как-то сразу выпал из поля его зрения.

Заваров видел одну Жению.

– Эх! Генацвалечка! – пропаще покачал он головой и запел-зажаловался.

Точней, он не пел, а по слогам проговаривал в тоске прилипчивую частушку, не теряя из виду Жению:

– Нога моя левая,
Чего хоча делая.
Не спит, не лежит,
А на улицу бежит…

Три машины с ранеными уже стояли у санбата.

Жения ласково провела пальцем по колковатой щеке сына.

– Не вешай низко нос, – сказала. – Не скучай. Я скоро… Мы скоро снова будем вместе. Поэтому я не говорю тебе прощай. До свиданья, сынок! К вечеру вернусь…

– До свиданья, мама… Лёгкой тебе дороги…

Неясная горечь разлилась в ней, и Жения, легонько оттолкнув от себя Вано – медали жалобно тенькнули, – быстро засеменила к ближней машине. Взялась за борт, ногу на лесенку…

– Сюда нельзя! Нельзя!! Нельзя!!! – заполошно зашептал ей в затылок тонкий, писклявый голос.

Жения обернулась – никого.

Она как-то растерянно улыбнулась и уже медленней перешла к соседней машине.

– И сюда нельзя! Нельзя!! Нельзя!!! – всё тот же голос.

"Не к добру это…"

Ей расхотелось ехать.

Однако она заставила себя подойти к третьей машине.

Занесла ногу на лесенку. Подождала, прислушиваясь.

Голоса не было.

Она взобралась. Слабо, в нерешительности помахала сыну.

Вано постеснялся поднять руку и лишь грустно, плохо скрывая огорчение, покивал.

Дорога была вся в нырках. В выбоинах.

Машины ползли по ним черепахами с каким-то жалобным, воющим пристоном.