Казачий адмирал (СИ)

Перемирие для похорон убитых на этот раз не заключалось. Похолодало, трупы разлагались и воняли меньше, поэтому их не спешили убирать. Да и не до мертвых было туркам. По словам пленных, в армии султана Османа Второго уже никто не верил в победу. Скорее всего, и сам султан потерял надежду. Он прислал парламентеров с предложением почетной капитуляции. То есть, после всех побед нам предлагалось с честью удрать. Поляки, тоже поверившие в победу, предложили султану капитулировать точно на таких же условиях. Гонора им не занимать.

Глава 62

Уже часа два гремят турецкие пушки, прибывшие вместе с пополнением. По моим подсчетам стволы орудий должны раскалиться, что может закончиться трагично для артиллеристов. Может быть, стреляют по очереди. Проверять это у меня нет желания. Я лежу на нарах в блиндаже, где сухо и тепло, благодаря сложенному два дня назад очагу у дальней стенки. Дождь прекратился ночью, но все еще сыро и прохладно, поэтому нет никакого желания лишний раз выходить. Тем более, что мне уже чертовски надоела эта война. Жалею, что поперся сюда. Не ожидал нарваться на новый вид ведения войны — окопный.

Мои артиллеристы тоже загрустили. Может быть, устали сидеть в окопах, может быть, погода повлияла, а может, ухудшившаяся кормежка. По договору мы должны были сами обеспечивать себя пропитанием. Только вот никто не ожидал, что будем так долго стоять на одном месте. Заготовленная третьего дня после боя конина закончилась. Теперь питаемся два раза в день: на завтрак — пшено с водой, на ужин — вода с пшеном. Это всё, чем делятся с нами поляки. Грохот турецких пушек наводит на приятную мысль, что враг пойдет в атаку, и на ужин будет свежая конина в неограниченном количестве.

— Идут! — наконец-то донеслось с вала.

Я выхожу из блиндажа. Сапоги сразу вязнут в размокшей, глинистой почве. С трудом, потому что ноги скользят, поднимаюсь на вал. Враг медленно приближается к нам. В центре шагают янычары с мушкетами и пиками, а на флангах — татарская конница.

— Начинаем ядрами! — командую я. — Стрелять по готовности!

В такую большую цель промахнуться трудно. Наши ядра прореживают всадников на ближнем к нам фланге и немного янычар. Начинают стрелять и полукурень Федьки Головешки. Его артиллеристы и вовсе целят только в татар. Тоже свежего мяса хотят. Метров за пятьсот до казачьих позиций наступающие останавливаются. Татары выпускают по несколько стрел, обозначив свое присутствие и никого не убив, после чего, потеряв еще пару сотен человек и раза в два больше лошадей, скачут к своему лагерю. Янычары и прочие пехотинцы бегут за ними. На этом боевые действия и заканчиваются.

Вечером меня вызвал гетман Малой Руси и по совместительству кошевой атаман Войска Запорожского. Раньше он жил в шатре позади обоза, но шальное турецкое ядро подсказало Петру Сагайдачному, что в блиндаже безопаснее. Казаки быстро подхватили почин артиллеристов и вырыли себе надежные убежища. В блиндаже гетмана Малой Руси нары одноярусные и их всего пять: по двое вдоль длинных боковых стен и одни у короткой стены напротив двери. На боковых сидят куренные атаманы. Я сажусь на край первых от двери справа. Больше свободных мест на боковых нарах нет. Все и так сидят впритык. Петр Сагайдачный сидит один на нарах, что у стены напротив двери. Позади него в стену воткнуты две лучины, которые хорошо освещают куренных атаманов, оставляя в тени лицо кошевого атамана, что как бы подчеркивает его исключительность, превосходство, причем даже лучше, чем атрибут власти — булава — или богатая одежда и дорогие украшения. Мне подумалось, что если бы он родился лет на триста позже, то стал бы известным театральным режиссером. Петр Сагайдачный не в духе, хотя вроде бы должен радоваться, что избавился от конкурента. Никто из казаков ничего не высказал ему по поводу смерти Якова Бородавки. Это плохой знак. Не выплеснутое раздражение или обида имеет склонность к разрастанию.

— Мясом мы запаслись на несколько дней, а сегодня ночью сходим к нехристям и возьмем у них еще какой-нибудь еды и порох. Наши разведчики высмотрели, где они хранят припасы, проведут незаметно. Пойдем, когда взойдет луна. Они к тому времени, как обычно, нажрутся от пуза и завалятся спасть. Вот мы их и пощекочем ножичками. Каждому куреню выделить по сотне человек, которые умеют убивать тихо. Брать с собой только ножи и сабли. В темноте от ручниц все равно толку мало. Захватываем только еду и порох, — произнес кошевой атаман.

— Коней тоже не захватывать? — спрашивает Адам Подгорский, старый и туповатый куренной атаман, которого, как мне кажется, выбрали в командиры потому, что намного старше всех остальных в курене — ему под шестьдесят — и, вопреки закону войны, которая не терпит дураков, до сих пор живой.

— Коня можно съесть? — терпеливо спрашивает Петр Сагайдачный.

— Можно, — отвечает Адам Подгорский и наконец-то догоняет: — А-а-а!