Казачка

К примеру, ее дочь Лиза все сидела, согнувшись, в конструкторском бюро чертежницей. Там их таких было много — двести человек. Вера Григорьевна сокрушалась оттого, что дочка никак замуж не выйдет. Однажды сослуживец пришел с шампанским. Сидим у них: я с сыном на коленях, Лиза, дочь, Вера Григорьевна. Напротив нее «жених» и подруга моя. Вера Григорьевна всегда на колени скатерть клала — ноги у нее не сходились от сильной полноты. А так расставит ноги врозь — и порядок. «Жених» с надутыми венами опустил под стол бутылку шампанского, чтоб в случае чего нас не обрызгать. И надо же! Пробка стрельнула под юбку, между ног Веры Григорьевны. Она крикнула, упала на спину поперек тахты и разразилась таким «красноречием», что мы чуть не полопались от смеха.

Жили они скромно. Какие там деньги! Все на книги тратили да читали запоем. Разве так замуж выйдешь?

Меня любили. Была у них брошь с изумрудным камушком.

— Нонк! Надень брошь…

Это если я шла куда-нибудь в важное место…

Отвлеклась — ну ничего! На хорошего человека.

Так вот, значит, мама приехала. Наташка в восьмом классе, сын еще маленький. Я на репетиции. Муж где-то в киноэкспедиции. Борщ кипит, белье полощется. Мама крутится, ждет к обеду. Глядь — машина черная подъезжает. Выходит дяденька и, узнав, что меня нет, отдает маме конверт для передачи. Та закаменела, глядя на нестандартный конверт с вышечкой в уголке.

…Где виноватые? Что будет?.. Кому письмо? Нонке…

Опять вижу: мама ни жива ни мертва.

— Что?

— Ой, дочка, письмо… Важное. Ты глянь, какое важное…

Беру конверт как гремучую змею, нюхаю. Ничем не пахнет. Извлекаю лист с такой же на уголке башенкой, как на конверте. «Нонна, дорогая, зачем ты сделала вид, что не заметила меня?..»

— Ну, Вера Григорьевна! Дура одна лазит и лазит за мною по пятам.

— Вот сука! — охотно включается соседка.

— Да, может, она и хорошая… Но мне на дух не нужна. Эля, дочка замминистра. Не бойся, мама! Ей в голову вдарило — дружить! И на спектакль ходит, и на улице перестревает.

— Так это ж хорошо, что дружить… Люди уважают, значит, — говорит мама.

— Ой, мама! Если я актриса, то со всеми должна дружить? Я ж тоже человек — кто-то и не по вкусу.

— Потерпи. Пускай. Человек походит, походит да и перестанет.

— Эх, тут написано: на дачу в гости в субботу. Машина придет. На какую дачу?.. На черта они мне сдались!..

Мама надолго замолчала, взяв в руки письмо. И как прежде, нашла лучезарный, верный вариант:

— А съезди, доченька, чего на рожон лезть. Сыночка возьми — и прокатитесь.

Я не ответила — мне всегда претила людская навязчивость. Мама положила руку мне на плечо и убедительно сказала:

— Съезди, дочка. Так будет лучше.

Утречком спускаемся с сыном к машине, а мама и Вера Григорьевна на кухне давят лбами оконное стекло. Наблюдают.

— О, Зоя! Мам! — повернулась я к окну. — Зоя Холщевникова! Чемпион мира, коньки! Радость-то какая! Зоя здесь, а Эли нет…

Залезаем в машину. Кинула взгляд на окно. Вера Григорьевна, дымя «Беломором», послала воздушный поцелуй.

— Поехали, — тихо приказала шоферу Зоя (она села с ним рядом).

Машина мягко взяла с места, Зоя заговорила:

— Ну что, удивилась?

— Конечно, удивилась.

— Вот попросили. Да не бойся, не покусают. Я с Элей давно дружу.

Машина шикарная. Мелькает Подмосковье: лес, поляны — красота! До чего ж богато, до чего ж прекрасно! Мчимся, перебрасываемся с Зоей пустыми фразами — она скорее подруга мужа, а не моя. Он был спортивным фанатом, всё таблички футбольные заполнял. Велел болеть за «Спартак», а я заболела «Торпедо», потому что, когда знакомилась с игрой в футбол, «Торпедо» «действовало», как объяснял мне муж, и выиграло. С тех пор я болела за «Спартак», только чтоб Слава не скисал, а втайне, конечно, — за «Торпедо».

Сын заскучал — укачало немного. Я взяла его на руки, прижала к груди. Глазки закрыл.

Едем. Наглядеться не могу, как «косит наша косилка», — и машины в сторону, и люди. Мчимся себе без задержки. Влетаем в прохладу, запахи сосны и сена. Летний день в разгаре. Какие мы с сыном важные — отдельно едем, одни!

Вот и дача, Зоя вышла открывать ворота.

…Как стыдно с Элей встречаться! Надо быть с ней повежливей…

С бильярдным кием в руке прыгает через клумбы Эля в синих брюках. Как я узнала через несколько лет, это были джинсы. Голова по-испански повязана цветной косынкой.

— Доехали? Чудно! Выгружайтесь.

Я как за соломинку цепляюсь за Зою — она попроще и познакомее.

— Идите во-он по той тропе. Зоя, проводи, я сейчас…

Сын оживился, побежал к стогу, а мы с Зоей пошли следом.

— Чего ты скукожилась? Они хорошие, — подбадривала Зоя. — Тут и комнат уйма, и на всем готовом. Я люблю сюда ездить.

— Я?! Ты что! Мне нравится. — Я вздохнула полной грудью и блаженно посмотрела вдаль, где застыли крылья старой мельницы. Вот это да! Я и представить себе не могла, что тут такая красота. Сердце запело!

Вот и Эля бежит, за нею девочка лет пяти-шести.

— Дочка ее, — поясняет Зоя.

Выражение лица у девочки как у старой тетки-экскурсовода. Без обаяния. Она оглядела меня с ног до головы, по-хозяйски.

— Нравится вам у нас? — Эля повела вокруг рукой.