Казачок графа Моркова

Слава Тропинина росла. О нём писали в отчётах о художественных выставках, печатали отзывы о его работах в журналах, толковали о нём в дворянском клубе, в гостиных.

Известный знаток и ценитель искусства Дмитриев выиграл как-то у графа Моркова в карты очень крупную сумму. Так как граф не мог её отдать немедленно, Дмитриев потребовал, чтобы он вместо уплаты карточного долга отпустил на свободу Тропинина. Но Морков и на этот раз не сдался.

Однако он уже сознавал, что нехорошо, неловко держать в неволе крупного художника, имя которого известно не только в России, но и в Европе.

Проводив гостя, Морков, вместо того чтобы, по обыкновению, соснуть часок-другой после обеда, прошёл в малую гостиную, где старшие дочери — Наташа и Варя — расположились с рукодельем.

— Ах, папенька, — обернулась на его шаги Наталья, — а я, представьте, и не знала, что наш Василий даже у иностранцев славу стяжал. Лестно подобного человека среди своих крепостных иметь. Запишите за мной Тропинина, папенька, окажите милость!

— Натали, душа моя, — ответил он задумчиво, — ты воскресаешь в моей памяти твою незабвенную матушку. С той же девической прелестью, теми же словами просила она отца своего записать за ней в приданое Ваську Тропинина, казачка. Будто вчера ещё сие произошло.

— Вот видите, папенька, вы Тропинина за маменькой получили, так отдайте его за мной, в приданое же.

— Вишь что выдумала! Всё ей да ей! Или одна ты у папеньки? — затараторила вдруг Варвара. — Почитай, все фамильные бриллианты ей в приданое, и портрет семейственный ей, и самого художника за ней же запиши! Папенька, милый, будьте справедливы, запишите Тропинина за мной!

Морков молча похаживал по залу. Потом сказал:

— Господин Свиньин журнальную статью тиснул, восхваляя славу Тропинина, и после оной статьи вся Москва точно рехнулась. В аглицком клубе только и речи что о Тропинине. И общий глас не токмо у нас в Москве, но и в Санкт-Петербурге настоятельно требует его освобождения. Им всем легко, мне-то каково…

Тропинин взошёл к себе, снял ливрею, снова надел перепачканную красками коричневую свою блузу и принялся за работу. Начал смешивать краски, подошёл к полотну, но вдруг отложил палитру в сторону и присел у стола.

За стеной тяжко храпел Данилевский, с присвистом, со стонами. В дверь заглянула Аннушка:

— Я ему, Василий Андреич, шкалик поднесла, огурчиков солёненьких. Выпил и соснул, сердечный…

Тропинин долго сидел за столом в непривычном бездействии.

То ли боль за старого друга возмутила всегда ясное его душевное спокойствие, то ли непрошеное внимание француза в новом свете явило ему горькую его участь, которую он переносил с таким гордым смирением.

Уже сумерки затянули углы мастерской. Уже за окном на бульваре заплясали вокруг фонаря искристые снежинки.

Аннушка внесла свечу, начала собирать ужин. В горнице рядом храпел Проша Данилевский.

Добрый барин

Благовестили колокола «сорока сороков». Пасхальный звон, густой и затейливый, рождаясь в глубине разверстых медных пастей, плыл в утреннем воздухе над золочёными куполами Ивана Великого, над кремлёвскими стенами, над принаряженными толпами, стлался в голубоватом тумане над Москвой-рекой.

Первыми вернулись из церкви молодые графини. Ливрейный лакей распахнул дверцы. Промелькнули атласные башмачки, оборки, кружева, собольи накидки, страусовые перья, искусные парикмахерские сооружения из лоснящихся от заграничных помад волос и живых цветов. Шелестя лиловым шёлком вдовьего наряда, проследовала за молодыми графинями их воспитательница, мадам Боцигетти.

Несколько позднее подъехала карета графа. Блистая шитьём мундиров, Ираклий Иванович с сыном поднялись по ступеням крыльца.

В столовой над большим столом разносился приторный аромат гиацинтов и бледных оранжерейных роз. На четырёх углах стола золочёные медведи держали в лапах хрустальные подносы с зернистой икрой. Крашеные пасхальные яйца лежали на фарфоровых тарелках. Сдобные куличи и «тюлевые бабы», украшенные белой глазурью и белоснежными агнцами или яркими розами, возвышались над столом. Сырные пасхи с замысловато выложенным узором из цукатов источали аромат ванили. Сочные окорока, огромные рыбины лежали на золочёных блюдах. Вина всех цветов и оттенков, выдержанные в обомшелых бутылках из собственных погребов, стоялые меды, наливки и настойки в прозрачных гранёных графинчиках, окружённых серебряными, золотыми и стеклянными стопками, чарками и рюмками, играли радужными переливами.

В конце столовой, за колоннами, толпились дворовые: девушки в пёстрых ситцевых платьях, чинные лакеи в ливрейной форме или в цветных фраках с высокими галстуками, казачки, повара, конюхи и прочая челядь. По обычаю, исстари заведённому в дворянских семьях, господа одаряли дворню в светлое Христово воскресение перед разговеньем. Каждый получал «на красное яичко» подарок по чину, по заслугам, по господскому благоволению.

Стол, заваленный подарками, стоял в углу. Подле кресло с высокой спинкой для его сиятельства.