Казак Дикун

Кошевой приказал от Копыла до Темрюка усилить посты и пикеты, ввести дополнительные залоги, с предосторожностью выжечь прилегающие к ним прибрежные камыши, дабы осветить местность и пресечь попытки внезапного нападения злоумышленников.

Повелел он Малому поплотнее сгруппировать переселенцев, кто на отшибе устроился — всех сосредоточить в назначенных общих селениях, каждый обязан в готовности держать ружья и пики, всем вместе обеспечить наивысшую безопасность. О превентивных мерах стало известно на левобережье Кубани. Оттуда дерзкая акция не последовала.

— Предусмотрительно и мудро поступил наш батько, — хвалили старшины и многие казаки своего атамана. — Не зря он стал воспреемником рассудительного и храброго Сидора Белого.

Вскоре по настоянию Чепеги Головатый обосновался в главной войсковой резиденции. Возникло полносоставное правительство в лице триумвирата: Чепега, Головатый, Котляревский. На подхвате у них верноподл, анно трудились войсковые есаулы Гулик, Кордовский, полковники Чернышев, Животовский и другие.

Значительная роль отводилась первому губернатору Екатеринодара поручику Даниле Волкорезу. Ветеран минувшей русско — турецкой войны возвратился с бранных полей, изведав немало передряг. Под Измаилом неприятельская пуля навылет прошила ему щеку и остановилась в полости рта. Выплевывая ее вместе с выбитыми зубами и кровью, храбрый офицер сердито выругался:

— От нехристей — басурманов лучшей закуски не дождешься.

По Волкорезу рассказ вел Федор Дикун. И по другим моментам из жизни только что проклюнувшегося града Екатеринодара он просвещал Никифора. Тот внимательно слушал друга. Времени от расставания до их встречи миновало совсем немного, а они все никак не могли наговориться. Уединившись в закутке казармы, однокашники продолжали обсуждать виденное и слышанное, запечатлевшееся в памяти.

Детализируя рассказ по первому городничему Екатеринодара, Федор добавил:

— На днях Чепега вручил ему длиннющий ордер, как управлять городом и следить за порядком в нем. Любо- дорого там сказано: ночью по всему граду иметь обходы и шатающихся не в свое время без дела шалунов брать в тюрьму и держать там до утра и только по выяснении их личностей отпускать домой.

— Есть над чем поразмыслить гулякам, — соглашался

с доводами атаманова циркуляра добродушный Никифор. — Нам с тобой это предписание ничем не грозит. Горилкой мы не увлекаемся. На свидания с девчатами бегать не приходится, поскольку их здесь почти нет.

Никифор лукаво подмигнул:

— А может, Федя, за тебя я напрасно ручаюсь? Ведь у тебя дружба с Надией. Давно с ней виделся?

Дикун ответил:

— Давно. Сразу после приезда на Кубань. Не знаю, что там сейчас у них, в Васюринской.

— Съезди, узнай.

— Ну да! Вот в этих лохмотьях?

Федор отвернул дырявый рукав свитки, показал на протертые, кое — где залатанные шаровары. И с горечью сказал:

— В такой одежде стыдно на людях показываться. А когда справлю новую — еще неизвестно. С казенных работ много не получишь.

Дело шло к зиме. По утрам побуревшая степь застилалась плотной кисеей тумана, который расходился медленно, словно в неохотку, зачастую сменялся мелким моросящим дождем. Неуютом и прохладой веяло от полевых просторов. Но вот проглядывало солнце, вместе с ветром оно просушивало землю, и Карасунский Кут, крохотное селеньице на берегу Кубани, приободрялся, его впервые проложенные стежки — дорожки освобождались от липкой грязи и ходить по ним становилось вмоготу любому взрослому и мальцу.

Перед новым годом слабый снежок выпал. По старым обычаям Рождество черноморцы отметили колядованием, ряжением в одежды колдунов и ведьм, добрыми квартами варенухи и от пуза потребленными галушками и варениками и, разумеется, казачьими плясками и песнями.

В атаманском доме Чепеги «на вереи» собрался весь главный «синклит» — Головатый, Котляревский, Гулик, Кордовский, Высочин, Чернышев, Великий и другие старшие по чину. Все они прочно поселились в Карасунском Куте. Впрочем, Головатый оставил за своей семьей главную базу в Фанагории. Там он воздвиг более капитальный дом, чем при Карасуне. И Таманскую церковь Святого Покрова обихаживал больше.

Соратники держались по — свойски, не отказывая себе ни в закуске, ни в выпивке, которые подавала старуха — приживалка, атаманова экономка. Уже где-то к концу ужина Чепега с сожалением произнес:

— Товариство мне бразды правления вручило, а я в письменных науках нисколько не смыслю. Прямо хоть плачь — на бумагах вместо подписи крестик ставлю.

Рослый, с крупной лысиной, обрамленной светлым пушком, войсковой писарь Котляревский с готовностью предложил:

— Это все поправимо. Для порядка обратитесь с просьбой в правительство, а мы вам, батько, выделим отдельного писаря, который будет подписывать вместо вас все деловые бумаги.

Так и появилось на свет колоритное по признанию атаманское письмо: