Казак Дикун

Пожалованный хлеб был торжественно разломан на куски, один из которых определялся на вечное хранение в войсковую церковь, а все остальные раздавались в регулярные полки при коше, предназначались к отправке на Тамань для прибывших туда первых поселенцев, остаток передавался в дома атамана и войскового судьи для угощения старшин и казаков, устройства общего стола для гостей.

На зеленой траве возле церкви с доброй выпивкой и закуской старшин и заслуженных казаков ожидало еще пять праздничных столов. Никто из головкивских молоди- ков приглашения занять здесь место не получил, как и большинство их ровесников из других паланок. Федор Дикун, Никифор Чечик, Андрей Штепа, Иван Капуста и другие хлопцы, покучковавшись с парубками, направили свои стопы в один из слободзейских шинков, чтобы подкрепить силы после утомительной церемонии.

— Не огорчайтесь, хлопцы, — утешал своих спутников Федор Дикун. — Мы с вами не старшины, нам сойдет и покупная снедь.

Войсковое торжество имело продолжение на Тамани. По распоряжению Чепеги и Головатого сюда, к предводителю первой партии переселенцев в составе 3247 человек Савве Леонтьевичу Белому, отправился хорунжий Чернявский с группой казаков, дабы доставить копии царских документов, частицу освященного в церкви монаршего хлеба да 200 рублей войсковых денег на устройство праздничного обеда.

Белый 12 сентября собрал полки и личный состав гребной флотилии в Фанагорию и со всеми почестями принял посланца главных войсковых «батькив», после чего и совершилась казацкая трапеза с традиционными возлияниями. Но это проходило уже вне поля зрения слободзей- цев, многие из которых, в том числе и Федор Дикун, на тот день уже порушили свою оседлость и тоже отправились в далекий необжитой кубанский край.

До самого их отъезда с Тамани в Слободзею шли отрадные вести. И даже чудные и загадочные. К примеру, чего стоило одно только известие о находке казаками камня с древними письменами, подтверждавшими факт существования здесь старинного Тмутараканского княжества и открывавшими малый штришок о деяниях одного из тмута- раканских князей — Глеба Святославича — того, кто щепетильно измерял расстояние от Тамани до Корчева (Керчи).

По этому поводу Федору Дикуну очень близкий голов- кивский сосед, участник боевых действий против османов Кондрат Кодаш высказал такую мысль:

— Вот куда уходят глубокие корни нашей общей матери — Руси. И теперь она у нас одна, призывает к единству и сплочению. Жаль, призывы-то от ее имени идут от вершителей людской судьбы, с которой они чаще всего и не считаются.

Глубокомысленное слово земляка не сразу уложилось в сознании юноши, и лишь позднее он определил, в чем ее суть. «В седую старину, — размышлял он, — главным оплотом всех славянских племен была Киевская Русь. Теперь молодая Россия задает тон всем живущим на ее территории народам. Особенно — с реформ и завоеваний Петра I. И нас, малороссиян и запорожцев, берет под свою

руку. Наверное, по — иному и не могло быть. Через обретения и утраты проходит жизнь всех народов и государств».

Как и большинство головкивцев, Кондрат Кодаш и его юный собеседник стремились поскорее попасть в список первоочередников на переселение, без проволочек заняться сбором в дальнюю дорогу.

Войсковая старшина чутко улавливала настроения казаков. С возвращением из Санкт — Петербурга судьи Головатого канцелярия коша заработала в еще более плотном и напряженном режиме.

Кошевой батько Захарий Чепега наставлял писаря Тимофея Котляревского, с кем он когда-то товариществовал еще в Запорожской Сечи:

— Мы должны составить полные списки реестровых казаков и их семей безо всякой оплошки, по заслугам не только в новой, но и в старой Запорожской Сечи. Нам терять своих людей несподручно и невыгодно.

— Так и делаем, — с послушанием отвечал Котляревс- кий, наряженный в щеголеватый жупан с неизменными подвесками на шелковом поясе для чернильницы и хранения заостренных гусиных перьев.

Исполнительный Котляревский старался во всем потрафить новому атаману и его доверенному сподвижнику Головатому. Он торопливо взял со стола лист шероховатой, какой-то пепельно — синей бумаги, испещренной вязью фамилий, названий паланок и куреней, подал Че- пеге:

— Вот смотрите, тут все идет по порядку.

Чепега поморщился, недовольно пресек писарский пассаж:

— Ты мне лучше прочти.

И только тут Котляревский спохватился. Батько-то атаман был совсем неграмотен, к своим шестидесяти годам он не научился даже ставить свою подпись под документами, за которые отвечал целиком, единолично. На полях брани прославился Чепега, а по грамоте был беспомощен. Водил он казачью конницу против турок под Желтыми Водами и Очаковом, Браилом и Березанью, во многих других местах. Хитро, решительно командовал сорви — голова- ми, мастерски орудовал на скаку саблей и пистолем в конной атаке. Суровый военный быт заменил ему и грамоту, и семейный быт. Убежденный холостяк, он жил по обычаям Запорожской Сечи. И лишь в последние годы, войдя в