Казак на самоходке. «Заживо не сгорели»

– По местам, – передается приказ командира роты. Комвзвода лейтенант Сидорчук жив и выглядит довольно-таки прилично, не то что я и мои товарищи. Он быстро собрал взвод, повел на те же объекты. Машин скопилось вдоль дороги видимо-невидимо, пристраиваются в хвост колонны, а время-то светлое! Мы изватланные, измятые, занимаем всяк свое место. Многие работы не обеспечены, четверо бойцов погибли от прямого попадания, шестеро тяжело ранены или контужены. Возле них санитары, более десятка ранены легко, после перевязки направлены в медицинский пункт, но многие в МП не пошли. Остался и Осадчий, у него правая щека красно-синяя, с ободком подтека, ушиблен. Вышел на мост Голован, куда делась его надменность, бледен, зареван, выглядел, как курица, помятая коршуном, ноги едва волочит.

Сидорчук приказал за один час исправить настил на мосту, теперь надо вкалывать. Одни тащат бревна, доски, другие скобы, штыри, проволоку. Я и Петр Осадчий плотничаем, протесываем, поплотнее подгоняем бревна, поверх полотна укладываем, скрепляем, делаем колею из досок, внизу тем временем укрепляют столбы. Готово! Зеленый флажок регулировщика взмыл вверх, затем горизонтально, путь открыт, машины тронулись. Мы тоже «готовы», упасть и не вставать хотя бы один час.

Ночь, тучи на переднем крае обороны подсвечиваются вспышками выстрелов, беспрерывно взмывающими вверх осветительными ракетами, фронт живет. Невдалеке ка-ак саданут два осколочных снаряда, немец взводом пушек бил по мосту, не попал, промазал и замолчал. Трах! Трах! – опять заговорили взрывы на обочине дороги. Разбиты две машины, одна из них с красным крестом, медсестра сопровождала в госпиталь тяжелораненого майора и троих красноармейцев, в живых остался только один боец. В другой автомашине убит шофер, снаряд вырвал из кузова доски, ящики со снарядами остались целыми.

На дороге затор, батарея фрицев лупит и лупит. Командир взвода приказывает ликвидировать пробку в зоне обстрела, вместе с нами бросается вперед, дает распоряжение водителям, как старший по званию принимает меры по наведению порядка. Бросаемся за ним, от начальства не отстанешь, субординация не позволяет, дело не терпит. На одну из машин переносим уцелевшего тяжелораненого, санитарную машину сбрасываем в кювет, на другую грузим убитых. ЗИСом сталкиваем поврежденные автомобили, они загудели вниз, в болото, перегружаем снаряды, откуда только силы брались?

Впервые за месяцы совместной службы увидел своего командира взвода лейтенанта Сидорчука таким, каким был в действительности, – боевым, смелым, решительным и… жестким. Что породило такие способности? Он до сих пор загонял эти качества внутрь себя, не показывал. Я понял, что этому причина боевая обстановка, чувство ответственности.

Потери в те дни были большие, к своим трагедиям как-то притерпелись, война же, а к гибели авиаторов, свидетелями которой были изо дня в день, привыкнуть не смогли. Слишком многое ставилось на карту в воздухе, без современной авиации победить врага невозможно. Каждый летчик был лучшим воином страны, он мог защитить сотни, тысячи людей, почему так много гибло? Да потому, что летали на машинах И-16, гораздо худших, чем Ме-109, хотя многие военные утверждали обратное, сам И.В. Сталин так и писал в своем приказе: «Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию».

Насмотрелись на этих бедолаг, если они дрались на равных, то лишь из-за личной храбрости, отчаянной отваги. Вот самолет ПО-2, прозванный «кукушкой», «кукурузником», – другое дело, подобных у немцев не было. Стоишь, бывало, на посту, слышишь, что-то «пыркает» над головой. Самолетик несет «подарки» немцам на передний край, у фашистов переполох, зенитки захлебываются, прожекторы прорезают ночное небо, ничего не находят, а он отбомбился, спокойненько низко-низко летит домой, садится в кукурузу, то есть на полевой аэродром. Особенно удивляло, что пилотами и штурманами были женщины, хоть и «слабый пол», мы им, бабам, в подметки не годимся. Пол-то, может, и сильный, а вояки из нас покуда никудышные.

Часто припоминаются боевые эпизоды авиации, переживания за ее неудачи и радость побед. Воспоминания, во-первых, связаны с тем, что самолеты всю войну висели над головами, в боях во многом делали погоду. В 1941–1942 годах в небе господствовали гитлеровцы, со второй половины войны в подавляющих случаях – наши, не те самолеты, которые летали в начале войны, а новые, более совершенные, превосходившие немецкие, то были Як-3 и Ла-7. Что прочувствовал на своем опыте в боях за Новороссийск летом 1943 года. В том, что остался живым, немалая заслуга «красных соколов».