Казаки на Кавказском фронте 1914–1917

По положению в Кубанском и Терском войсках, где командиры полков и батарей назначались на общие вакансии, Колесников, как достойный к продвижению по службе, назначен был командиром 1-го Запорожского полка Кубанского войска, действовавшего в Персии, в Экспедиционном корпусе генерала Баратова. Отличившись там, он был назначен командиром бригады в нашу дивизию.

Генерал Колесников был очень добрый человек, простой в жизни, рассудительный во всем, твердый и устойчивый в боях. Одет просто и аккуратно. На нем старая, потрепанная в боях и походах черная черкеска и такой же черный бешмет, обыкновенные казачьи мягкие сапоги; простого черного курпея папаха старого фасона, кинжал и шашка в черных ножнах.

Он имел двух обыкновенных казачьих коней вороной масти, старых летами и очень спокойных. На одном из них в обыкновенных казачьих кавказских ковровых сумах он возил свои «офицерские вещи». Иногда менял лошадей, то есть строевого ставил под вьюк, а вьючного брал под седло. Но лошади были одинакового качества…

При нем был только один казак, конный вестовой, который ему служил и вестовым, и денщиком, и посыльным, и ординарцем. Казак был терец — тихий, смирный, послушный, словно сын его родной.

Колесников очень характерно говорил, как говорят наши казаки-староверы, растягивая букву «я», а буква «в» у него иногда произносилась, как буква «ф».

В походе, в голове колонны бригады, с ним всегда шли командиры полков со своими адъютантами, чтобы быть в курсе боевых событий. Он был очень дружен с Мистуловым, любил и уважал его. К тому же они вместе вышли на Западный фронт в 1914 году командирами полков 1-й Терской льготной казачьей дивизии и, кажется, до самого 1916 года были там вместе.

На переходах ли, при всех встречах на биваке, во время боя ли — они всегда говорили о своем Терском войске, о его офицерах, былых боях и других разных интересных случаях, так часто бываемых на войне. Больше говорил Колесников, почти без умолку, а Мистулов слушал, дополнял, пояснял или рассказывал скромно о своем былом. А я, полковой адъютант Мистулова, все слушал, слушал…

Колесников называл Мистулова только по имени — Эльмурза, а Мистулов Колесникова — полным именем и отчеством — Иван Никифорович.

В долгих переходах Колесников сидел иногда в седле по-чеченски, то есть бочком на одну ногу (ляжку), и при этом неизменно легко похлопывал плетью своего коня по левой лопатке через переднюю луку. Это тоже было по-чеченски.

Генерал Колесников был казак старого кавказского закала и привычек, интересовавшийся только главной сутью дела, совершенно не обращавший внимания на ее внешнюю сторону. Мы его полюбили сразу же и глубоко уважали. Став генералом, он ничего не изменил и в своей личной походно-боевой жизни. У него не было ни адъютанта, ни обер-офицера для поручений, ни специальных ординарцев от полков. Мистулов как-то шутливо спросил его:

— Иван Никифорович! А почему у вас нет адъютанта?

— А зачем он мне?! — быстро ответил он. — Чтобы офицера отрывать от строя?.. А ежели потребуется что написать, я попрошу вот Федора Ивановича! — И при этом быстро повернулся ко мне на носках и весело спросил: — Не так ли, Федор Иванович?

— Так точно, ваше превосходительство, — без воинской натяжки ответил я, посмотрев на своего командира полка, и мы все трое весело рассмеялись.

Но я писал только иногда под его диктовку. Обыкновенно же он писал сам, имея при себе на поясе нашу обыкновенную полевую кожаную сумку.

Удивительно скромный, добрый и благородный был человек. Ему тогда было лет 55. Среднего роста, сухой, с седой подстриженной бородкой, с пожелтелыми усами — «от курева». Всем своим внешним видом он был очень приятен.

Командир 1-го Таманского полка полковник Кравченко был типичный казак-черноморец старого порядка. Высокий, сухой, стройный без натяжки (о чем и не беспокоился), с обветренным лицом жгучего брюнета, с черной козлиной бородкой, посеребренной уже сединой. Он был молчалив, а если что и говорил, то говорил только по-черноморски, то есть «балакав». Добрый и умный старик лет 55, который полком командовал-управлял по-отечески и, если нужно, разносил и 50-летних командиров сотен, старейших таманцев. И разносил их по-своему: «А дэ цэ ти стрикулысты, командыри сотен, шо нэ прыходють на уборку коний?»

Это на войне-то ходить командирам сотен на уборку лошадей, когда и в мирное время не приходили на нее даже и младшие офицеры сотен. Да этого и не нужно было. Это только стесняло казаков. И вахмистры сотен и взводные урядники были вполне надежны для этого. Да и сами казаки добросовестно смотрели за своими собственными лошадьми, даже и на войне, что вполне было естественно.

Или было так. Командир сотни оправдывается в чем-либо, и оправдывается долго. Кравченко слушает молча, а потом, когда это ему надоест, перебивает сотенного и сердито говорит:

— Та шо вы мини тэ да сэ… Дывыця як бы вам пид суд нэ пидпасты…