Казаки-разбойники

Люба слепила в ладони продолговатый снежный комочек, крепко сжала, потом раскрыла ладонь, посмотрела — как огурец с вмятинами от пальцев. Стала катать комок по снегу: может быть, получится снежная баба. Но снег был не липкий, в мороз снежную бабу не слепишь. Она подошла к Белкиному окну: вдруг Белка уже пришла с музыки и сидит дома. Ей не хотелось думать, что Белка не могла пройти по двору незамеченной, лучше было считать, что могла. И Люба постучала в окно. Толстая штора так плотно загораживала стекло, что не видно было, горит ли в комнате свет. Люба постучала по стеклу согнутым пальцем. Штора пошевелилась, выглянула Белкина мама.

—      Любочка, это ты? — спросила она, близоруко щурясь в темноту. — Белочки нет. Белочка на музыку пошла. А потом, когда придёт, будет кушать, я как раз печёнку жарю... Хочешь, зайди к нам, подожди её, будете играть.

—      Нет, — помотала головой Любка, — мама не велит в помещении. Мама сказала — быть на свежем воздухе. — Ей стало жалко совсем отказываться от приветливого приглашения Ольги Борисовны, и она добавила: — Я завтра зайду.

Ольга Борисовна покивала головой и закрыла штору.

Уж лучше бы Люба зашла к Белке. Тогда не случилась бы эта история.

ЮЙТА

СОИН

Все во дворе, даже мальчишки, боялись Юрку Зорина. Даже взрослые считали его опасным.

— Испорченный мальчик, — говорила Любкина мама.

—      Уголовный тип. Он, наверное, связан с бандой, — говорил управдом Мазникер, — я это заявляю официально. Да, официально.

Ольга Борисовна, отпуская Белку гулять, всегда кричала вслед:

—      На мостовую не выбегай! Ноги не промочи! К Зорину не подходи!

Зорин был одной из опасностей улицы.

Любка тоже смертельно боялась Зорина. Был он тёмный, хмурый, ходил с ножом. Ни с кем во дворе не водился, но если шла игра, он придёт и станет играть, никого не спросит. И сразу всех возьмёт тоска и расхочется играть. Но сказать об этом страшно — лучше не злить Зорина. Любка один раз видела, как Зорин разозлился на дворника дядю Илью. Дядя Илья подметал тротуар в переулке, а Юрка катил ногой звонкую консервную банку; банка дребезжала, Юрка пинал её, как маленький, и бежал за ней. Была весна. Дядя Илья махнул метлой и смёл банку в водосточную канаву. Ого! У Зорина глаза сделались красные, он сжал кулаки, заревел: «Убью!» — и пошёл на дядю Илью. Даже дядя Илья попятился. А Любка зашла за выступ дома и только один глаз высунула. А вдруг Зорин увидит её, ему же в ярости всё равно кого убить! Неизвестно, чем бы всё кончилось, но вышел из парадного Юркин отец, густобровый седой старик Зорин. Он спокойно подошёл к Юрке и за рукав увёл его домой. А дядя Илья стёр пот со лба и сказал: «Господи помилую». Любке стало смешно: она тоже знала такой стишок: «Господи помилую Акулину милую». Оказывается, дядя Илья тоже знал.

Юрка Зорин говорит не как все люди, он шепелявит. Любке кажется, что рот у Юрки тесный, а язык толстый. Он не говорит «Юрка Зорин», а говорит «Юйта Соин», его так и зовут все — Юйта. Вот Юйта стоит во дворе около помойки и ворошит ногой какие-то серые тряпки. Любка подходит к нему, хотя знает, что Юйта её терпеть не может. Он зло смотрит чёрными маленькими глазами:

—      Фто фмотриф? Фтупай, фтупай! По фее хотеф?

Любка не может отойти — так необыкновенно интересно говорит Юйта. Он замахивается, она делает маленький шаг в сторону — смотри, я ухожу — и снова останавливается и смотрит не моргая на Юйту. И незаметно делает шаг снова к нему поближе.

—      Пофла на фиг! — свирепеет Юйта; он злобно с шумом втягивает слюни.

А она ничего не может с собой поделать. Если бы он замолчал, Любка бы сразу ушла. Но он ругается, шепелявит, и уйти невозможно.

В этот вечер Люба стояла в тёмном дворе, мама всё не шла. Вечером двор совсем не такой, как днём. Он становится больше. Угол дома не виден в темноте, от этого стена кажется длинной-предлинной. За окнами живут как будто незнакомые люди. А в углу у забора кто-то прячется. Кому там прятаться?

—      Эй, кто там! — нарочно смело закричала Люба.

И чуть не упала от испуга.

—      Как дам — отлетиф! — сказал из темноты знакомый шепелявый голос. И Юйта сделал шаг к Любке.

Она зажмурилась, присела и собралась завизжать, но Юйта поднёс к её носу огромный тёмный кулак, от кулака пахло накуренным.

—      Молчи, заяза, — сказал Юйта тихо и грозно.

«Молчи, зараза», — автоматически перевела про себя Любка.

—      Я можно домой пойду? — спросила она.

—      Пофла, пофла отсюда!

Юрка толкнул её в спину, и она пробежала до самой своей двери, обитой коричневым дерматином. Но Любка не открыла дверь, хотя на шее у неё на красной ленточке висели английский ключ от входной двери и длинный французский от комнаты. Она и не позвонила в звонок, где медными буквами по кругу было написано выпукло: «Прошу повернуть». Почему Люба не ушла в дом, она и сама не знала. Она потопталась у двери и тихонько пошла назад, туда, откуда её только что прогнал Юйта. Если бы она знала, чем это кончится, она бы не пошла ни за что.

ТАЙНА