Казаки в Абиссинии

Место для лагеря соединялось с городом широкой каменисто-песчаной дорогой, но одну сторону которой пролегали узкие рельсы. С раннего утра и до вечера по этой дороге возят воду для города. Уже издали слышно своеобразное частое покрикивание сомалийских мальчишек, сопровождающих ослов. Маленькие серенькие ослики с обеих сторон нагружены большими четыреугольными жестянками с водой. Они идут партиями по 10–15 штук, подгоняемые тремя, четырьмя мальчиками.

— «Алё-алэ, Алё-алэ, оля-лэ», часто нараспев повторяют они, и покорные животные мелкой тропой той спешат к городу.

Иногда, вместо мальчишек, ослов сопровождает черная женщина с красиво обтянутыми пестрым шарфом грудями, стройной упругой ногой и безобразным черным лицом с грязными курчавыми волосами.

Трудно привыкнуть к этому черному телу сомалей. смотреть на них спокойно.

Все утро разбиваю лагерь, а в тоже время нанятые арабы возят вагонетки с багажом.

Солнце печет немилосердно весь день.

Усталый и измученный возвращаюсь я домой в «Hotel des Arcades», ем то, что нашему достопочтенному monsieur Albrand, хозяину отеля, угодно преподнести, и ложусь спать.

Ставни открыты, дверь открыта, а тело все-таки изнемогает от жары. Нет ночной свежести, нет ветерка, раскаленный воздух неподвижен. Под окном рычат верблюды и немилосердно стонет овца.

11-го (23го) ноября, вторник. С 6-ти часов утра идет энергичная работа на месте бивака. 3-е сводное звено и часть 1-го переехали из «Hotel des Arcades» в пустыню. Кашеваром у них назначен Терешкин, провизию возят ежедневно на вагонетках из Джибути. Это дробление конвоя вызвано необходимостью работы в лагере и содержания караула при свезенном в лагерь имуществе. Разбиваем и рассортировываем палатки лагеря, а я в промежутке наблюдаю за жизнью около сада.

У самого колодца стоит высокая белая башня, укрепление — одна из первых построек, сделанных французами на Сомалийской территории. В этом закоулке, бедном и грязном, среди самой неприхотливой обстановки, живут два молодых француза-колониста. На глинобитной стене висит ружье Гра, в углу револьвер, грязное ложе и грязный стол — вот обстановка этих пионеров. Кругом торчат сухие мимозы, сзади колодцы, где день и ночь шумят и кричат арабы, где ревут верблюды и мулы. Еще далее-сомалийский огород. В губернаторском саду в круглой хижине из ветвей мимозы и камыша живут арабы, сторожа сада. В самом саду чирикают и свистят хорошенькие птички-ткачи. Их гнезда, связанные из тонкой нитки, образуют грушевидные, искусно вытканные мешки, которые свешиваются вниз с концов ветвей. Желтые с сероватой спинкой ткачи, и серенькие ткачихи, то и дело перелетают с мимоз на гранаты и обратно. Серые с черным хохолком и черной грудью воробьи с таким же резвым писком, как и у нас на огородах, порхают из конца в конец. Изредка пролетит над песчаным руслом серый голуб с розоватой грудью, да громадная черная ворона, величиной в двое больше нашей. Все дышит в саду тишиной запустения, но, и не смотря на это, пальмы и тамаринды с их нежной листвой, громадные белые цветы мимоз и пурпурные колокольчики гранатовых деревьев имеют своеобразную прелесть. Смотришь вдаль в пустыню на серые крыши сомалийских хат у Джибути, на всхолмленное поле песков, покрытых мелким вереском, на далекое море, на высокие горы у бухты, и чувствуешь, что это что-то новое, неизведанное, не европейское, не русское…

Русь далека. Кругом незнакомый пейзаж. Верблюд бежит под почтарем, бредут ослы, сопровождаемые черными женщинами, сзади мчатся с криком мальчишки. Краски резки, контрасты тяжелы. Черное тело сомаля на желтом верблюде, серовато-зеленый пейзаж пустыни, красный плащ женщины и зелень деревьев посреди чистого желтого песка.