Казан

Серая волчица выходила на охоту с постоянной боязнью. Несмотря на слепоту, она чуяла, что со всех сторон ей угрожали люди. Для Казана же все то, что происходило вокруг, все более и более переставало терять предмет опасения и страхов. Три раза за эту неделю он слышал голоса людей, а однажды до него донеслись смех белого человека и лай собак, когда хозяин раздавал им их дневную порцию рыбы. В воздухе он обонял едкий запах дыма от лагерей, а однажды ночью на далеком расстоянии он слышал дикие возгласы индейской песни, за которой последовали потом лай и вой ездовых собак.

Медленно и верно образ человека притягивал его все ближе и ближе к посту – на милю сегодня, на две мили завтра, но с каждым днем все ближе. А Серая волчица, бесплодно борясь с этим до конца, уже чуяла в переполненном опасностями воздухе близость того часа, когда Казан окончательно подчинится овладевшему им зову, и она должна будет остаться одна.

Это были дни оживления и возбуждения в посту Компании по закупке заготовленных за зиму мехов, дни отчетов, вычисления прибылей и удовольствий, дни, в которые пустыня щеголяет богатством своих мехов, которые будут отправлены потом в Лондон и в Париж – эти настоящие столицы Европы. А в этом году для встреч лесных жителей между собою представлялось гораздо больше интереса, чем в предыдущие. Зараза сделала свое ужасное дело, и каждому при наступлении весеннего времени, когда нужно было отправляться на пост, хотелось в точности узнать, кто остался жив и кто умер.

Жители Чиппели и полукровные индейцы стали прибывать первыми на своих дворняжках, подобранных ими в пограничных с цивилизацией местах. Вслед за ними явились охотники с голых западных пустынь, привезя с собой массы лисьих и оленьих шкур на целой армии длинноногих, с широкими ступнями собак, мекензиевой породы, которые тянули, как лошади, и визжали, как щенята, когда на них нападали простые эскимосские собаки. С Гудзонова залива прибыли стаи сильных лабрадорских собак, которых могла сломить одна только смерть. Запряжка за запряжкой подъезжали маленькие желтые и серые эскимосские собаки. Со всех сторон стягивались сюда эти жестокие враги между собою, дрались, кусались и рычали друг на друга и сгорали от страсти убить один другого, унаследованной ими от их волчьих прародителей.

Драки не прекращались ни на одну минуту. Они начались с первым же прибытием собак. Они продолжались с самого рассвета, весь день и всю ночь, вокруг разложенных костров. Казалось, не будет конца этим собачьим дракам и ссорам между людьми и собаками. Весь снег был утоптан и залит кровью, и ее запах еще больше подбавлял задора собакам, происходившим от волков.

Каждый день и ночь с дюжину драк всегда кончались смертью. Погибали всегда южные переродки – смесь мастифов с крупной датской породой и овчарками, и неповоротливые собаки мекензиевой породы. Вокруг поста поднимался дым от сотен костров, и вокруг этих костров собирались жены и дети звероловов. А когда прекращался наконец санный путь, то фактор Вильямс отмечал тех, кто не явился, и позднее вычеркивал их из своей главной книги, что означало, что они умерли от заразы.

Затем наступала ночь карнавала. Целые недели и месяцы жены, дети и мужья готовились к этому празднику. В лесных хижинах, в закоптелых шалашах и даже в ледяных жилищах низкорослых эскимосов предвкушение удовольствий от этой дикой ночи придавало более смысла их жизни. Это был своего рода цирк, представление, которое два раза в год давала компания своим служащим.

В этом году, чтобы сгладить неприятное впечатление, оставленное заразой и массою смертей, фактор особенно постарался. Его охотники убили четырех жирных оленей. На расчищенном месте были повалены громадные кучи сухих дров, а в самом центре поставлены были восемь групп жердей, связанных вместе вершинами, и от одной вершины к другой тянулись сосновые брусья, привязанные к ним лыком; к каждому брусу было привязано по оленю целиком, так чтобы они жарились в натуральном виде на огне костров, разложенных на земле. Костры были зажжены еще в сумерки, и сам Вильямс первый выступил вперед и затянул одну из диких песен Севера, а именно «Песню об олене», как только они разгорелись и осветили мрак ночи:

О, олень, олень,
Ты прыгаешь высоко,
Ты бегаешь далеко,
Когда тебе не лень.

– А теперь, – воскликнул он, – подхватывайте все разом!

И, зараженные его энтузиазмом, лесные жители, долго молчавшие в течение целых месяцев, вдруг с диким ревом подхватили эту песню и ревели так, что их слышали даже на небе.