Казань (СИ)

Причем, митрополит Казанский сам выступил с этой инициативой. Вениамин хочет избежать крови. Думает, если во главе войска будет ехать святыня – все само как-то устроится.

– Значит, пойдешь дальше воевать? – вздохнула Харлова – Может остановишься? Ведь земель у тебя нынче больше чем в ином европейском государстве!

– Я то может и остановился бы – Катька да ее аристократия не позволят. Это же какой картель всей их братии – иметь на границах соседа, в коем крестьяне свободны, да при земле! А графьев, князей и прочей баронской сволочи нет и в помине.

– Грозен ты, Петр Федорович – послышался бой напольных часов – Пора тебе.

* * *

Читая в Царском Селе это письмо, Екатерина разгневалась.

– Старый хрыч, – наморщив нос, сказала она и стала золотым карандашиком подчеркивать некоторые, возмутившие ее строки. «Я запер свои ворота, сижу один, опасаюсь и себе несчастья», – она подчеркнула дважды и, кинув карандашик, воскликнула:

– И это участник битвы при Кунерсдорфе и Пальциге! На войне побеждал, а при бунте в дрейф лег. Как твое мнение, Григорий Григорьич?

В очаровательном крошечном «голубом кабинете», что рядом с опочивальней собрались на вечерний кофе самые приближенные лица – Орлов, Чернышев, Вяземский. Стены, потолок отделаны молочным и синим зеркальным стеклом с массивными украшениями золоченой бронзы. По стенам бронзовые барельефы в медальонах синего стекла. В глубине комнаты, на возвышении в одну ступень, – широкий, турецкий диван, крытый голубоватым штофом, столик и два табурета на синих стеклянных ножках. Эту маленькую комнату Екатерина очень любила и называла ее «табакеркой». На столике – нераспечатанная колода карт и письмо князя Волконского – главнокомандующего в столичном городе Москве.

– Как боевой герой, он достоин вечной славы – сказала Екатерина – А как администратор, он зело устарел. Я перестаю уважать и любить его. А вы господа, что думаете?

Первым ответил генерал Чернышев.

– Матушка, да бог с ним с Волконским. Не он ли первым сообщил о победе над Пугачем!

– Маркиза Бибиков разбил – согласилась императрица – И странно то, что до сих пор нет депешы от него лично, а лишь в пересказах этого Шванвича…

– Ранен, матушка – Чернышев пригубил кофе – Как поправится – сей же час отпишется. А что до бунта – двинем на Москву гвардию. Застоялись полки то, пьянствуют, да картежничают.

Придворные посмотрели на нераспечатанную пачку с картами на ломберном столике.

– Ладно, а ты, Григорий Григорьич, об чем мыслишь?

Весь подтянутый, Орлов быстро повернул напудренное, чуть надменное лицо к царице и весьма почтительным голосом, в котором Екатерина-женщина, однако, почувствовала холодок уязвленного мужского самолюбия, ответил:

– На свете, ваше величество, многое превратно. Вот дуб – и, не оборачиваясь, он махнул через плечо шелковым платочком в сторону парка – Пришла осень, дуб теряет листья, наступила зима, дуб оголится, и уже вы взор свой не остановите на нем…

– Ах, ваше сиятельство, оставьте сентименты, я всерьез.

– Всерьез, нам не Волконского обсуждать надо, а турецкую диспозицию! После взятия Шумлы дорога на Царьград открыта. В кои века могут исполнится чаяния всего нашего народа!

– Народ то, Григорий Григорьевич, бунтуется – проскрипел генерал-прокурора Сената Вяземский – Пугача так и не споймали, нет об сем в докладе Шванвича. Да и странно мне, что сей подпоручик пропал. Сразу после докладу Волконскому.

– Пропал не только он – усмехнулся Орлов – Но и ваш Шешковский. И поговаривают с секретными документами исчез.

– Шешковский в Казани! – твердо ответил Вяземский глядя на Екатерину – По известному, вашему величеству делу!

– Господа, господа! – императрица царственно взмахнула рукой – Перестаньте ругаться. Подумать страшно… Рабы восстают на господ, фабричные – на владельцев. А война с турками тянется и тянется…

Она умолкла, понурившись, и в эту минуту с порога:

– Граф Никита Иваныч Панин! – гортанным голосом прокричал курчавый негр в красном, обшитом золотыми валунами кафтане со срезанными полами.

Еще больше растолстевший, приятно улыбающийся темноглазый граф Панин, неспешно приблизился к ней, поцеловал протянутую руку, затем жеманно и не так, как раньше, – без тени вынужденного подобострастия, усмехаясь – раскланялся с Орловым и уважительно с остальными.

– Садитесь, Никита Иваныч, – указала Екатерина на место возле себя и, взяв холеной рукой с оттопыренным мизинчиком пуховку, попудрила слегка вспотевший лоб – Вы как раз кстати. Прочтите, пожалуй, что пишет этот московский старый хрыч…

Панин читал бумагу, гримасничая. Полные губы его пробовали сложиться в улыбку, а подведенные брови хмурились.

– Надо ли посылать гвардию? – поинтересовалась Екатерина у Панина – Или отозвать Бибикова для подавления московского бунта.

– Ни в коем разе! – помотал головой граф – Генералу надо наискорейше Оренбург освободить, а московские сами справятся. Пускай Волконский выйдет с войсками из Кремля и даст острастку ребеленам.

– Гвардия, же ваше, ваше величество – согласился Чернышев – Требуется здесь, в столице.